«Письма Павла к своему семейству» — произведение британского писателя, поэта, историка, основоположника исторического романа В. Скотта (1771–1832).
Автор создал универсальную структуру романа, перераспределив реальное и вымышленное, чтобы показать: не жизнь исторических лиц, а постоянное движение истории является настоящим объектом для художника. Исторический роман стал одним из самых популярных в эпоху романтизма. Творчество писателя оказало огромное влияние на всю мировую литературу, в том числе на историческую прозу Пушкина, Гоголя и других русских писателей.
Перу Скотта принадлежат и такие произведения: «Разбойник», «Маннеринг, или Астролог», «Стихотворения», «Карл Смелый».
Прочитав заглавие сей книги, может быть иные подумают найти роман, но должно их разуверить. Письма Павла суть ни что иное, как описание путешествия Сира-Валтера Скотта по Франции, вскоре после сражения при Ватерлоо.
Валтер Скотт известен нашей публике более как поэт и романист, нежели как историк: — здесь предлагается сочинение в историческом роде, в котором обнаруживается глубокий и обширный талант знаменитого Шотландца с таким же блеском, как и в других произведениях неистощимого и легкого пера его.
Павел к сестре своей Маргарите
Прошли три продолжительные недели с тех пор, как я оставил старое жилище наше, от которого никогда не отлучался более трех дней, — и ни одно письмо не уведомило еще обо мне спокойных его обитателей: никогда мое любопытство не было так жестоко наказано. Я представляю себе маленький домашний круг наш, беспокоящийся каждый вечер об участи странствующего путешественника: Майор говорит об опасностях от аванпостов и вольных корпусов и сожалеет, что не сопровождают меня старинные его сослуживцы. Лерд ученым и важным тоном выражает свое удивление, как отваживаются путешествовать в стране, неимеющей ни столь строгих блюстителей спокойствия, ни таких хороших дорог, как в Великобритании. Пастор опасается преследований со стороны владычества, основавшего трон свой на семи Римских холмах. Политик Петр беспокоится об общем расположений умов во Франции, о влиянии Якобинцев, о власти черни, о беспрестанных розысках и казнях на фонарных столбах. И ты, любезная сестра, которой вся жизнь есть ни что иное, как беспрерывная цепь забот о здоровье и благополучии твоего брата — взрослого дитяти, и ты также беспокоишься обо мне; сколько несчастных предвещаний воображение твое прибавляет к настоящим опасностям! Худой ночлег, дурной ужин, беспокойный сон, мокрая постель — все это занимает тебя. Может быть ты думаешь, что я захворал в каком-нибудь негодном деревенском трактире, где нет ни Жамовых порошков,ни Даффиева эликсира, ни других каких-либо спасительных лекарств, которые ты, из человеколюбия, всякий день расточаешь больным нашей деревушки.
И так предмет столь нежных беспокойств за долг поставляет себе рассеять их, как скоро позволит то ему состояние почти в сей разоренной стране. Я воображаю удовольствие; сияющее на всех лицах при получении моих писем; заботливость, с которою каждый из друзей наших спешит распечатать пакет к нему адресованный, и радость старого Якова, когда он, возвратясь с почты, раздает с торжествующим видом сии давно ожидаемые депеши; как он одною рукою оправляет свои белые волосы, а другою держит привратную палицу и остается в горнице до тех пор, пока получит награду за ранение, узнав о добром здоровье своего господина.
Я не надеюсь, чтобы до сего счастливого дня все было в прежнем состоянии в нашем старом жилище, или лучше сказать — самолюбие говорит мне, что отсутствие особы столь необходимом, как я, должно набросить некоторую тень печали на невинные удовольствия и занятия его обитателей.
Я бы очень обманулся, если бы Майор показал такую же заботливость во время приготовления двуствольного ружья своего для охоты, или Лерд столько же беспокоился о дожде, которого часто ожидает он для своей нивы, засеянной репою. Политические размышления Петра и прогулки его по зеленому лугу, без сомнения, гораздо печальнее, по причине неизвестности моего положения; я думаю даже, что наш почтенный священнослужитель не забыл упомянуть обо мне пред паствою в своей проповеди.
Что же касается до вас, милая сестрица, — могу ли я сомневаться в вашей привязанности, которой доказательства вы всегда являли мне с самого детства моего до той минуты, в которую замкнут был дорожный чемодан мой, искусно приготовленный вашею заботливостью; но прежде нежели ключ обращен был в замке, он вдруг опять раскрылся, подобно драгоценному сундуку Абюзаха, как бы в насмешку вашим усилиям.
Вам-тo, по всей справедливости, принадлежат первые плоды моей переписки; и хотя я несколько распространяюсь о себе, как о предмете, более всего вас занимающем, однако ж уверьте добрых друзей наших, что я не забыл своего обещания представить им полное изображение страны, чрез которую проезжаю; я сдержу свое слово. Майор прочтет описание кровопролитных отражений с коими ни одно из слышанных некогда молодым Норвалем от своего опекуна-пустынника сравниться не может; Лерд узнает все подробности, какие только соберу о состоянии сей страны; Петр о политике; Пастор о религии
Я постараюсь описать в сей земле следствия необузданности страстей и забвения того небесного света, который украшает их и возводит взоры наши горе от сего бренного мира. Но мы будем рассуждать о сем предмете пространнее в другом месте; первое письмо мое посвящено милой сестре, с которою я не должен говорить ни о чем другом, кроме самого себя.
Для вас конечно не любопытны будут подробности проезда моего чрез Англию; о переправе же кажется довольно сказать, что я все еще от нее болен и что все верные средства ваши остались без успеха: я не мог даже смотреть на склянку лог-де-лавана; ваши мускатные орехи были для меня несносны: одно воспоминание об них ворошит душу мою. Словом сказать, кто пожелает видеть страдание и эгоизм в высочайшей степени, не может найти для сего лучшего места, как пакетбот. Сколько вежливости и разборчивости, и напротив как мало любви и дружбы! Многие пассажиры весело пьют и едят, не трогаясь болезненным воплем, который во всяком другом случае тронул бы и каменное сердце. Капитан и матросы по временам, убеждают вас ободриться, советуют выпить стакан рому, если можно выкурить трубку табаку или съесть кусок ветчины, чтобы утишить внутреннее волнение: бесполезно говорить о действии таковых средств. И так, когда уж вы больны, больными оставайтесь.
Лучшее утешение состоит в надежде, что болезнь недолго продолжится, хотя сильная боль заставляет иногда отчаиваться в своей жизни. На пути моем не случилось ни бури, ни сражения и потому не знаю, произвели ли бы они какое-нибудь действие над человеком, одержимым морскою болезнью: слабость, головная боль и тошнота так велики, что, мне кажется, только страх предстоящей смерти может побудить вольного к какому и либо движению. Прибытие на землю есть вернейшее лекарство от морской болезни; я уверен, что и в вашей аптеке нет средства надежнее этого.
Теперь вообразите, что брат ваш вышел на берег и находится между Голландцами и Белгами; странное зрелище представляется его взорам, чужеземный язык поражает слух; не смотря на то, воображение переносит его в свое отечество. Физиономия Фламадцев имеет большое сходство с Шотландскою: такой же звук голоса, те же обыкновения, то же постоянство и трудолюбие. Каждый старый замок, состоящий из трех или четырех небольших домов, свёденных под одну кровлю, с маленькою башенкою, которая возвышается посреди строения и заключает в себе винтообразную лестницу, живо напоминает древний штиль Шотландской архитектуры. Въезд, имеющий два или три арпана земли, усаженной плодоносными деревьями, кои составляют узкие аллеи; сад обнесенный плетнем, вазы и статуи, кое-где расставленные, искусственные фонтаны — все это есть и в наших старых замках. Вкус Фламандцев кажется немного переменился со времени Вильгельма III. Новых домов очень мало; старые же замки и парки, их окружающие, сохранили характер времени, в которое они построены. Вид древности в Нидерландах составляет отличительные черты их, более всего поражающие путешественника. В городах и деревнях почти на всех домах означено время их построения, простирающееся до XV и даже XIV века. Хотя нельзя заметить, любезная сестрица, не оскорбив национальной гордости вашей, что Шотландцы, почитающие себя по происхождению древнее всех, менее всего знают древнюю свою историю; однако ж вы не можете не согласиться, что наши города и деревни мало имеют памятников, которые могли бы подтвердить притязание на давнее просвещение.
Соседи наши Англичане не многим счастливее нас в сем отношении, если исключить пограничные их крепости со стороны Галлии и Шотландии и старинные красивые церкви; ибо в домах среднего класса не осталось почти ни каких следов древности. Места, на которых в XV и XVIII столетиях были жилища деревенских дворян и богатых мещан, застроены теперь новыми домами в странном вкусе. Только в Брюссельской и Антверпенской улицах можно видеть еще древний стиль архитектуры, напоминающий картины Фламандской школы, как то: фасады, обремененные украшениями и подведенные под одну кровлю, которой наклон скрыт под окнами и мансардами, еще более украшенными, — что все вместе, привлекая взоры зрителя, производит на него сильное впечатление величиною и многосложностью. В самом деле, сия великолепная смесь башен, стенных зубцов и выдавшихся окон вместе с возвышенностью домов и разнообразием украшений, покрывающих фасады, производит впечатление столь отличное от печального однообразия новых улиц наших, как каска воина в сравнении с разлатою шляпою Квакера.
Что же касается до удобства, то я немало не сомневаюсь в превосходстве внутреннего расположения наших домов пред Фламандскими, в коих окна очень высоки, тесны и тусклы, а покои, устроенные таким образом, что можно выходить из одного в другой до самого конца, соделывают невозможным всякое разделение; часто случается, что в великолепную залу надобно идти чрез узкий и темный проход, между тем, как пышный коридор ведет к комнате, едва годной для свиного хлева. Я хвалю только наружный вид сих зданий, потому что он отличается характером величественным и благородным, и даже думаю, что новейшие Архитекторы могли бы удачно воспользоваться некоторыми из сих красот, не пренебрегая выгод внутреннего разделения.
Нынешние здания можно сравнить с узкою и сжатою ногою той высокомерной Принцессы, которая охотно сносила боль, употребляя величайшие усилия, чтобы надеть достопамятную стеклянную туфель.
Сии памятники богатства древних мещан Фламандских далеко превосходят все следы, которые оставила по себе современная им архитектура в Шотландии. Однако ж стараясь возвратиться к предмету, от которого я отдалился, не могу умолчать о том, что в возвышенности зданий и обыкновении наклонять кровли с уличной стороны есть нечто, невольно напоминающее мне прежнее состояние главных улиц в северных городах наших…
Внутри дома найдете вы точно такой же порядок. Хозяин, если это отец семейства, принимает вас, вытягивая длинную шею, повязанную галстуком с маленькими складками. Вид верхнего его платья и камзола, шляпа с загнутыми полями, парик, камлотовый редингот, поклон, поцелуй в обе щеки — все напоминает костюм и ухватки старого Шотландского Лерда.
Женщины показались мне не столь красивыми, как мои любезные соотечественницы; разве я был несчастлив во встречах во время прогулок и визитов. Они носят старинный костюм и плащ сходный с Шотландским пладом; различие их состоит только в цвете: у Фламандцев он обыкновенно бывает черным, а в Шотландии делается из пестрой тартапы. Жители говорят что они заняли оный опыт Испанцев во время владычества их в сей стране. Вообще костюм и черты, отличающие низший класс народа, сходны с замечаемыми в Шотландской черни: это подкрепляет мнение многих антиквариев, что Нидерландские жители одинаково происхождения с Шотландцами. Свидетельство же современных историков о беспрерывных сношениях предков наших с Фландриею, из коей они заимствовали многие вещи, необходимые для мануфактур, ещё более подтверждает сию догадку.
Фламандцы в хозяйственном отношении почитаются не столь рачительными, как Голландцы, однако ж дома их гораздо чище и покойнее наших; сады и виноградники придают им вид более привлекательный, нежели дикое положение Шотландских жилищ, в которых вышибенные окна набиты шерстью, старыми шляпами и ветошью, а ворота обкладены с обеих сторон навозными и угольными кучами.
Сии статистические подробности, любезная Маргарита, я писал более для Лерда, нежели для вас; впрочем ваши департаменты почти сливаются один с другим; ежели сии предметы займут его как помещика, то вы будете смотреть на них как Леди Бунтифюль[1]. Состояние деревенских хижин есть такой предмет, о котором вы оба можете беседовать.
Прощайте. Не говорю вам ничего ни о моей лошади, ни о старом Шоке; я наперед уверен, что все, принадлежащее Павлу, в его отсутствие будет предметом особенных ваших попечений. Но желаю вам воспользоваться сколько-нибудь советами, которые вы щедро расточаете другим: не забывайте, что туманы в Шотландии также опасны, как и в Голландии, и что лихорадка нападает не в одной Франции и Белгии; но и в нашем счастливом климате она может схватить вас во время вечерних прогулок.
Павел навсегда пребудет усердным вашим братом.
Павел к Майору, своему двоюродному брату
После того высокого мнения, какое внушили мне частые и подробные рассказы ваши о славной крепости — Бергопзом, бывшей некогда театром ваших воинских подвигов, я должен признаться, что вид ее совершенно обманул мое ожидание.
Благодаря газетам и любопытным рассказам вашим о военных экспедициях, я довольно знаком с терминами новейшей фортификации: бастионы, полумесяцы, куртины и палисады всегда представлялись моему воображению столь же благородными и пиитическими, как замки, высокие башни и другие древние укрепления. При всем том сомневаюсь, буду ли я всегда говорить об них с такою же почтительностью.
Некоторые рассуждения о началах фортификации и средствах, употребляемых ныне для обороны, ослабили во мне сие уважение; однако ж я не ожидал, чтобы самое крепкое, место в Голландии и может быть во всем известном мире, образцовое творение Кегорна, — представилось взорам иностранца так незначительным. Из всех Английских поэтов кажется один Кампбель отважился употребить технические выражения новейших фортификаций; вы конечно позволите мне припомнить несколько стихов любимого автора:
«Башня подобная штандарт-юнкеру, страшила скитающееся войско Индейцев; каждая выдавшаяся скала уставлена была амбразурами, смертоносными орудиями, острыми рогатками и равелинами, которые подобно диадеме окружали гордо возносящуюся вершину зеленой горы…»
Но, чтобы придать более важности рогаткам и палисадам своим, поэт расположил их снаружи; Бергопзом же этого не имеет. Посреди равнины, гладкой как поверхность озера, дилижанс везет вас по мостовой, устроенной, из предосторожности от наводнения, гораздо выше ватерпаса поля, ею пресекаемого. Наконец вы примечаете верхи двух бедных колоколен, которые едва заметны за гласисами: они принадлежат сокрытому в земле городу и находятся на самом краю оного, как бы для того, чтоб служить признаком его существования. Место застроенное в значительной глубине между валами, его защищающими, совершенно закрыто ими; и все укрепления с первого взгляда представляются в виде недоконченных земляных насыпей, расположенных странными углами, кои покрыты дерном. Однако ж устроение сих, по-видимому, столь простых валов, возвышающихся друг над другом и в то же время защищающих прилежащую к ним равнину, почитается, по всей справедливости, образцовым творением воинственного гения.
По мере приближения, путешественник, любящий живописные виды, находит предметы и для вкуса, особенно при въезде в город. При повороте угла, расположенного на краю длинного и узкого въезда, между сими глыбами земли, он вдруг встречает рвы и подземные мосты, а на валах видит пушки, устремленные прошив него. Подаваясь вперед, он переезжает чрез вторящие топоту копыт подъемные мосты, под обширными сводами коих раздаются удары почтальонов и бича; усатый часовой остановляет его, спрашивает паспорт и записывает имя; таким образом всякий иностранец, столь же безвинный в своих намерениях, как и я, не прежде может въехать в город, как после всех сих предосторожностей.
Это только детское впечатление;. однако ж никакой Англичанин не может удержаться от негодования, видя себя подверженным столь странным предосторожностям.
Напрасно было бы говорить, что сей порядок есть дело обыкновенное во всяком укрепленном месте и что путешественник скоро привыкает к нему; но я упомянул об этом, надеясь, что описание первого впечатления моего при въезде в город будет для вас любопытно.
Сии страшные укрепления скоро будут бесполезны и вероятно останутся без всякого надзора. — Бергопзом был важною пограничною крепостью, когда Принцы Оранские именовались еще Штатгальтерами соединенных провинций; ныне же служит средоточием Голландии с тех пор, как она соединилась в одно Государство. Он охраняется корпусом Ланд-Фолиц сходным с нашею земскою милициею. Все силы Голландии отряжены на границу Франции и еще набирается новое войско с сим же намерением.
Ввечеру получил я от коменданта позволение прогуляться на валах — театре первых подвигов ваших; но простите, что внимание мое более всего занято было достопамятным приступом неустрашимого согражданина нашего Лорда Линдоша, над храбростью которого восторжествовал случай в то самое время, когда успех казался несомненным.
Во время прогулки сопровождал меня один городской житель, родом из Шотландии — очень хорошо говоривший по-английски. Он показывал мне все места, замечательные по приступам или по смерти какого-либо храброго начальника. Я не мог слепо верить всем рассказам его: вы сами знаете, как трудно достать верные подробности о подобных предметах даже от очевидцев, каковы же должны быть повествования, полученные, так сказать, чрез другие руки?.. Впрочем в некоторых обстоятельствах можно было поверить ему потому, что они почти всем известны.
Надобно заметить, что история кратко упоминает о многих достопамятных военных действиях но в рассуждении сего приступа должно сказать, что Англичане восторжествовали было над Французами, но случай соделал все усилия их бесполезными. И действительно, осаждавшие овладели уже большею частью бастионов и если бы успели соединить силы свои и таким образом произвести генеральный приступ, то город был бы взят. Уверяют даже, что Французский Генерал отправил своего Адъютанта для предложения капитуляции, но замешанный в свалке, он был убит; а в это время обстоятельства Французов поправились, почему Комендант и не повторил своего предложения.
Полагают, что беспорядок произведен солдатами, кои, вошед в город, рассеялись по питейным домам. Проводник мой упорно отвергал сие нарушение воинской дисциплины; он говорил, что одна из колонн, назначенных к переправе через морской рукав, тщетно покушалась перейти его во время отлива и принуждена была идти в брод, когда вода поднялась довольно высоко; что по причине жестокого холода и мокроты солдаты могли казаться пьяными; но что из всех пленных, запертых в церкви, при которой он был педелем, не заметил он ни одного пьяного.
Участь одного Белгского Офицера в нашей службе, отряженного для взятия бастиона, заслуживает особенное внимание. Он шел впереди отряда с величайшею неустрашимостью, и хотя большая часть солдат его разбежалась или пала от огня неприятельского[2], он спустился в главный ров, перешел его по льду и с горстью храбрых товарищей проникнул до внутренних укреплений; достигнув гласиса и изнурившись от ран, пал в ров. Солдаты не могли вытащить его — и он остался на льду до следующего утра, пока Французы, нашед его еще живым, не взяли в плен. Они хотели было казнить его как изменника, но по убеждению нашего Генерала, объявившего, что сей Офицер с давнего времени находится в Английской службе, оставили свое намерение. Тогда сей несчастный получил позволение переехать из госпиталя в собственный дом, где вскоре и умер от ран.
Я не преминул посетить те места, где Скеррет, Говар, Мерсер, Карлетон и другие отличные Офицеры пали во время сего неудачного приступа. Говорят, что Генерал Скеррет, получив тяжелую рану, отдавал рядовому Французу часы и кошелек, прося его перенести себя в госпиталь; но жестокосердый солдат ответствовал ему ударом штыка.
В то самое время, как я, слушая рассказ о сем несчастном сражении, печально ходил по бастионам, удивлялся крепости валов, едва не завоеванных мужественными Англичанами и оплакивал падших героев, — ночь, нечувствительно наступившая за сумерками, покрыла нас мраком, столь согласным с моими меланхолическими размышлениями. Сверкающая молния, пронзая мрак интервалов, освещала по временам бастионы, чрез которые мы проходили. Вид высокого и сухощавого проводника моего человека уже преклонных лет, который, судя по голосу и телодвиженьям, живо тронут был воспоминавшем сих печальных событий был точно такой, какой воображение могло представить для изображения их повествователя. Несколько капель, дождя, изредка падающих, отдаленный звук барабана возвещавший смену, грубое и сиплое сер-да, произносимое часовыми, — довершали впечатление сего зрелища. Уверяю вас, что это не выдумка, помещенная для украшения письма, но верное изображение прогулки моей по валам Бергопзома.
Я думаю, что вы теперь занимаетесь приготовлением к болотной охоте; желаю вам вполне насладиться оною. Берегите для меня: местечко в вашей дружбе, а я постараюсь платить вам частыми историями: это единственная выгода путешествия. Следующее письмо мое будет гораздо занимательнее, заключая в себе подробности последних важных событий.
Не могу пропустить также, что в Бергопзомской церкви положен нашими Офицерами мраморный камень, на котором вырезаны имена героев, погибших в сем достопамятном приступе. Всякий истинный Англичанин, оплакивая прах сих воинов, мысленно посвятит подле памятника им воздвигнутого и падшим при Фон-тенуа славные эмблемы чести и патриотизма.
Еще раз — прощайте, и вспоминайте обо мне.