Янки при дворе короля Артура

 

Со странным человеком, о котором я намерен рассказать, я встретился в Уорвикском замке. Он привлекал меня тремя незаменимыми качествами: своей чистосердечной простотой, удивительным знанием старинного оружия и, наконец, тем, что все время вел сам разговор, так что его общество не было совершенно утомительно. Мы разговорились, и я услышал от него много чрезвычайно интересных вещей. Когда он говорил плавно, красноречиво, изысканно, мне казалось, что я переношусь из нынешнего мира и века в отдаленную эру и давно позабытые страны. Постепенно он окутывал меня сетью очарования, и я видел вокруг себя призраки и тени сквозь пыль и плесень седой старины, разговаривая с живым остатком ее. Совершенно так же, как я говорил бы о своих близких друзьях и личных врагах или о наиболее знакомых соседях, рассказывал он о сэре Бедивере, сэре Бор де-Ганисе, сэре Лаунселоте дю-Лак, сэре Галахаде и о всех великих участниках Круглого Стола. И каким старым, морщинистым, сухим и затхлым становился он, когда углублялся в рассказы! Раз он спросил, между прочим, равнодушным тоном, как спрашивают о погоде:

— Знаете ли вы что-нибудь о переселении душ, о переходе эпох и тел?

Я сказал, что ничего не слыхал об этом. Он, по-видимому, даже не обратил внимания, ответил ли я на вопрос. Наступила минута молчания, неожиданно прерванная монотонным голосом наемного проводника:

— Старинные латы, помеченные шестым столетием — эпоха короля Артура и Круглого стола. Говорят, что латы принадлежали рыцарю сэру Саграмору ле-Дезирусу. Обратите внимание на круглое отверстие в левой стороне. Происхождение неизвестно. Предполагают — сделано пулей, когда было уже изобретено огнестрельное оружие, может быть, злонамеренно Кромвельскими солдатами.

Мой знакомый улыбнулся, но не нашей нынешней улыбкой, а так, как улыбалось, вероятно, много, много лет назад. Затем он пробормотал как бы про себя:

— Рассказывайте! Я видел, как оно было сделано. — И прибавил после некоторого молчания: — Я сам сделал его.

Прежде, чем я успел опомниться от поразившего меня заявления, он уже ушел.

Весь этот вечер сидел я у камина с Уорвикским гербом, погруженный в грезы старых времен под стук дождя в стекла и вой ветра в трубе. От времени до времени я брался за восхитительную книгу старого сэра Томаса Малори, наслаждался необыкновенными чудесами и приключениями, вдыхая ароматы старинных имен, и снова погружался в грезы. Среди ночи, растянувшись на постели, я прочел на сон грядущий одно интересное сказание, которое привожу здесь.

Как сэр Лаунселот убил двух великанов и освободил замок

Пришли к нему однажды два страшных великана, вооруженных с ног до головы и с громадными дубинами в руках. Сэр Лаунселот закрылся щитом от них и страшным ударом отсек голову одному из великанов. Другой великан, увидав это, побежал со страху, как сумасшедший. Рыцарь изо всех сил погнался за ним, ударил его по плечу и разрубил пополам. После этого он пошел в замок, где его встретили шестьдесят прекрасных дам и девиц. Все они встали перед ним на колени и благодарили Бога и его за избавление. «Сэр, — говорили они, — мы семь лет были в плену у великанов, которые заставляли нас работать на них и отдавать им все наши вышивания шелками, а, между тем, мы все высокого происхождения. Да будет же благословенна минута, в которую ты родился, благородный рыцарь. Скажи нам твое имя, чтобы мы могли сообщить его нашим родным и друзьям, и все мы будем прославлять нашего избавителя». «Прекрасные дамы, ответил он, — мое имя сэр Лаунселот дю-Лакъ». После этого он уехал от них и оставил их на волю Божию. И вот он скакал на своем коне по разным странам и побывал за разными реками и морями и уничтожил много всякого зла. Однажды ночью случилось ему приехать к красивому дому, где он нашел старую благородную женщину, которая любезно приняла его и хорошо накормила его и его коня. После ужина она проводила его наверх в прекрасную комнату, где он мог заснуть. Сняв вооружение и положив его возле себя, сэр Лаунселот лег в постель и тотчас же заснул. Вскоре кто-то подъехал на коне к воротам и начал стучаться в них. Сэр Лаунселот проснулся, подошел к окну и увидал при свете луны троих рыцарей, гнавшихся за человеком. Все трое бросились с мечами на одного, а он упорно защищался. «Этому рыцарю я должен помочь, — сказал сэр Лаунселот, стыдно мне смотреть, как трое нападают на одного. И, если он будет убит, я буду вместе с ними виноват в его смерти». С этими словами он вооружился и спустился на простыне из окна, к четырем рыцарям. «Повернитесь ко мне, рыцари, — сказал он, — и оставьте борьбу с вашим противником». Тогда они оставили этого человека, по имени Кей, устремились на сэра Лаунселота, окружили его и завязалась страшная битва. Сэр Кей хотел помочь сэру Лаунселоту. «Нет, сэр, — сказал тот, — мне не нужна ваша помощь, а если вы хотите, чтобы я вам помог, оставьте меня одного сражаться с ними». Сэр Кей должен был исполнить волю рыцаря и стоял в стороне. После шести ударов сэр Лаунселот поверг всех противников на землю. Тогда они все вскричали: «Благородный рыцарь, мы сдаемся вам, как человеку несравненной силы». «Я не требую, чтобы вы сдавались мне, — сказал сэр Лаунселот, но сдайтесь сэру Кею сенешалу, только с этим условием я пощажу вашу жизнь». «Благородный рыцарь, — возразили они, — это нам не годится делать, мы загнали сюда сэра Кея и победили бы его, если бы ты не помог ему, следовательно, сдаваться ему нам нет причины». «Подумайте хорошенько, — сказал сэр Лаунселот, — от вашего решения будет зависеть ваша жизнь или смерть, сдайтесь лучше сэру Кею». «Благородный рыцарь, — сказали тогда они, — мы должны тебе повиноваться, чтобы пасти жизнь». «Тогда, — сказал сэр Лаунселот, — в Троицын день поезжайте к двору короля Артура и подчинитесь королеве Гунивере, положитесь все трое на ее милосердие и скажите, что сэр Кей посылает вас к ней пленниками».

Рано утром поднялся сэр Лаунселот, когда сэр Кей еще спал. Тогда сэр Лаунселот взял вооружение и щит сэра Кея и надел на себя, затем пошел в конюшню и взял коня сэра Кея, а своего оставил ему. Простившись с хозяйкой, он отправился в путь. Вскоре проснулся сэр Кей и хватился сэра Лаунселота, затем увидал его вооружение и его коня. «Теперь клянусь моей верой, я знаю, что он огорчит кого-нибудь при дворе короля Артура, потому что рыцари будут с ним смелы, думая, что это я, и обманутся. А я в его вооружении могу ехать совершенно безопасно». И сэр Кей поблагодарил хозяйку и отправился в путь.

Только что я отложил книгу в сторону, послышался стук в дверь, и вошел мой новый знакомый. Я с удовольствием приветствовал его и предложил ему трубку и стул. Кроме того, я угостил его горячей шотландской виски, и ждал интересного рассказа. После четвертого глотка виски он спокойно начал рассказывать.

История незнакомца

Я американец. Родился я и воспитывался в Гартфорде, в штате Коннектикуте, там за рекою. Так что я янки из янки и весьма практичен. Да, и ничего не смыслю в разных там чувствах или, другими словами, в поэзии. Мой отец был кузнец, дядя лошадиный доктор, а я был и тем и другим сначала. Но потом я поступил на большой оружейный завод и сделался хорошим мастером. Я скоро умел делать ружья, револьверы, пушки, паровики, котлы и всевозможные земледельческие машины. Словом, делал все, за что бы ни взялся. Если не существовало нового скорейшего способа делать вещь, я сам изобретал его, и все шло у меня, как по маслу. Вскоре я был назначен главным надзирателем и получил под начало две тысячи людей.

Ну, такой человек готов на все и не будет зря разговаривать. Когда должен управлять двумя тысячами грубых людей, так не до нежностей. И со мной всяко бывало. Наконец нашла коса на камень, и мне пришлось поплатиться.

Произошло это во время ссоры с одном парнем, которого мы называли обыкновенно Геркулесом. Он так вытянул меня ломом по голове, что мне показалось, как будто мой череп треснул по всем суставам. В глазах у меня потемнело и некоторое время я ничего не чувствовал и не сознавал… Очнувшись, я увидал, что сижу под дубом на траве, в какой-то прекрасной, но незнакомой местности. Надо мной наклонился какой-то странный человек, как будто сейчас сорвавшийся с картинки. С головы до ног он был закован в старинные железные латы и шлем в виде бочонка с гвоздями. В руках у него был щит и громадное копье, сбоку висел меч. Лошадь его тоже была одета в броню, стальной рог висел на ее шее, а красивая сбруя из красного и зеленого шелка спускалась почти до земли.

— Прекрасный сэр, не желаете ли вы вступить в бой? — спросил меня человек.

— Не желаю ли чего?

— Не желаете ли помериться оружием за страну или даму сердца или за…

— Что вам от меня нужно? — спросил я. — Ступайте в ваш цирк, или я буду жаловаться.

Тогда человек проделал что-то необыкновенное: он отскочил сотни на две ярдов, пригнул свой бочонок к шее лошади, поднял свое длинное копье над головой и ринулся на меня, точно хотел стереть с лица земли. Я увидел, что шутки плохи и вскочил на ноги, когда он приблизился.

Затем он заявил, что я его собственность, пленник его копья. Так как палка была прекрасным аргументом с его стороны, то я решил лучше уж подчиниться. Таким образом, мы заключили условие, что я пойду за ним, и он не будет мне вредить. Он поехал шагом по дороге, а я пошел рядом с лошадью. Наш путь шел по каким-то аллеям, через какие-то ручьи, по совершенно незнакомой для меня местности, и не встречалось ничего похожего на цирк. Тогда я начал думать, что мой победитель не из цирка, а из дома умалишенных. Но и такого не было видно. Так ведь не пень же я, в самом деле, чтобы все время молчать! Я спросил своего спутника, далеко ли мы от Гартфорда. Он ответил, что никогда не слыхал о таком месте. Хотя я и был уверен, что он лжет, но продолжал идти, ничего не возражая. Приблизительно через час я увидал какой-то город, дремлющий в долине на берегу извилистой реки. Впереди на холме стояла большая серая крепость с башнями и башенками, какие я видал только на картинках.

— Бриджпорт? — спросил я, указывая на него.

— Камелот, — ответил он.

 

***

 

Моего знакомого видимо клонило ко сну.

Он тряхнул головой и улыбнулся своей патетической устарелой улыбкой.

— Я, кажется, не могу продолжать, — сказал он. Но у меня все это написано, пойдемте со мной, и я дам вам, если хотите.

Воплощением изумления и любопытства, смешанного с испугом. Так она стояла, как каменное изваяние, пока мы не завернули за лес и не скрылись из виду. Мне было лестно и, вместе с тем, удивительно, что она смотрела на меня, а не на моего спутника. Уделяя мне так много внимания, она скромно забывала собственные достоинства — великодушие, удивительное в таком юном существе. Да, было о чем подумать здесь. Я шел, как во сне.

По мере того, как мы приближались к городу, начали проявляться признаки жизни. На пути стали попадаться маленькие жалкие хижины с соломенными крышами и небольшими полями и садиками вокруг. Около них были люди, загорелые, с длинными растрепанными волосами, которые свисали им на лицо и делали их похожими на животных. Как мужчины, так и женщины были одеты в грубые холщевые рубашки до колен, на ногах они носили что-то вроде грубых сандалий, на шее у многих были железные ошейники. Маленькие мальчики и девочки бегали совсем нагие, но никто, казалось, не замечал этого. Все эти люди смотрели на меня, толковали обо мне и убегали в хижины, чтобы привести оттуда своих семейных и показать им меня. И в то же время никто не делал замечаний относительно моего спутника, наоборот, почтительно кланялись ему и не требовали объяснения его поступка.

Среди маленьких жалких хижин там и сям возвышались большие каменные дома без окон. Улицы были не мощенные и тянулись в виде узких кривых аллей. Стаи собак и голые ребятишки шумно и весело играли на солнце. Свиньи рылись в кучах навоза, а одна из них лежала на дымящемся навозе, среди главного проезда, и кормила своих поросят. Послышались звуки военной музыки. Постепенно приближались они, и скоро показалась великолепная кавалькада, блистающая шлемами с развевающимися перьями, металлическими кольчугами, колыхающимися знаменами и целым лесом золоченых пик. Торжественно проследовала она среди навоза и свиней, среди беснующихся собак и голых ребятишек, мимо жалких хижин. Мы последовали за нею по одной извилистой аллее, затем по другой, и так поднимались все выше и выше, пока, наконец, пришли к открытой со всех сторон площади, где стоял громадный замок.

Последовал обменный звук рогов; затем послышался окрик со стены, по которой ходили взад и вперед вооруженные люди сурового вида в латах и касках с алебардами за плечами, под развевающимися знаменами с грубым изображением дракона. Затем распахнулись громадные ворота, опустился подъемный мост, и предводитель кавалькады проехал первый под грозной аркой. Следуя за всеми, мы очутились на обширном мощеном дворе с башнями и башенками со всех четырех сторон, поднимающимися к голубому небу. Все вокруг нас пришло в движение, все стали обмениваться церемонными приветствиями, все забегали туда и сюда; кругом пестрели и перемешивались яркие цвета, слышался приятный смешанный гул голосов.

Случайно мне удалось улучить минутку и ускользнуть в сторону от своего спутника. Я подошел к одному старику, по-видимому, из простого звания, ударил его по плечу и спросил тихим и просительным тоном:

— Скажите мне, пожалуйста, мой друг, что вы тоже помещаетесь в этом доме или пришли навестить кого-нибудь, или по какому-нибудь другому делу?

Тот взглянул на меня с величайшим недоумением.

— Право, благородный господин, мне кажется…

— Понимаю, перебил я его, вы тоже из больных. Я отошел, продолжая размышлять и осматривая в то же время всех проходящих, не найдется ли хотя кого-нибудь, кто помог бы мне разобраться в этом странном приключении. Мне показалось, наконец, что я нашел подходящего. Я отвел его в сторону и прошептал ему на ухо:

— Не могу ли я повидаться на минутку с главным смотрителем… только на одну минуту…

— Послушай, пусти меня, пожалуйста.

— Пустить вас?

— Ну, не мешай мне, если это слово для тебя понятнее…

Затем он объяснил, что состоит в поварах, потому не имеет времени для болтовни, хотя вообще не прочь бы поболтать. Особенно ему любопытно было бы узнать, откуда я взял такую странную одежду. Оглянувшись кругом, он указал мне на человека, которому нечего делать, который, кажется, сам желает со мной поговорить. Это был тоненький воздушный мальчик в узких красных панталонах, которые делали его похожим на раздвоенную морковь. Верхняя часть его костюмы была из голубого шелка с изящным воротником и такими же манжетами. На его длинных желтых локонах была кокетливо надета розовая шелковая шапочка с пером. По лицу было видно, что он добр, а из веселого настроения можно было заключить, что он доволен собой.

Он был так красив, что хоть сейчас в рамку. Подойдя ко мне, он улыбнулся и осмотрел меня с беззастенчивым любопытством. Затем он отрекомендовался мне и сказал, что он паж.

— Какой там паж, — сказал я, — строка вы, а не паж! [1]

Это было очень грубо, но я был раздражен. Однако он нисколько не изменился и не подал даже виду, что обиделся. Затем он начал болтать весело, счастливо, по-детски, как будто мы были старинными друзьями. Он забрасывал меня вопросами обо мне и об моей одежде, не дожидаясь ответов и перескакивая с предмета на предмет. Между прочим он упомянул, что родился в начале 513 го года.

Холодные мурашки забегали по моему телу. Я остановил его и спросил с робостью:

— Может быть, я не дослышал. Повторите, пожалуйста медленнее и отчетливее. В котором году, вы сказали, родились?

— 513.

— 513! Не понимаю! Послушайте, милый мой мальчик, я иностранец и никого здесь не знаю, будьте честны и великодушны со мной. Скажите, вы в своем уме?

Он ответил утвердительно.

— И все эти люди тоже здоровы?

Опять утвердительный ответ.

— Так значит, я помешанный, пли со мной случилось что-нибудь особенное. Если это не дом для умалишенных, то скажите же мне правдиво и откровенно, куда я попал?

— Во дворец короля Артура.

Я подождал с минуту, чтобы освоиться с новой мыслью и затем сказал:

— И какой же теперь год по-вашему?

— 528, девятнадцатое июня.

Сердце мое горестно сжалось, и я повторял с отчаянием:

— Я никогда больше не увижу моих друзей, никогда, никогда! Они родятся на свет только через тринадцать столетий.

Я, кажется, поверил мальчику и сам не знал почему. Что-то во мне верило ему, мое сознание, если хотите, но мой разум отказался понимать. Мой разум громко протестовал, и это было вполне естественно. Я не знал, как примириться с обстоятельствами, с людьми, которых я видел. Мой разум считал их помешанными вопреки очевидности. Совершенно неожиданно и случайно я вспомнил одно обстоятельство. Я знал, что единственное крупное затмение солнца в первой половине шестого столетия было 21-го июня 528 г. и началось через три минуты после полудня. Итак, если у меня хватит сил выдержать сорок восемь часов, я буду иметь случай убедиться в справедливости или ложности уверений мальчика.

Как бы то ни было, будучи практичным коннектикутцем, я отложил решение интересовавшего меня вопроса до указанного дня и часа, а пока принять обстоятельства, как они были, чтобы лучше осмотреться и извлечь наибольшую выгоду из моего положения. Я рассуждал таким образом: если теперь девятнадцатое столетие, и я нахожусь в убежище больных, откуда до поры до времени мне не удастся выбраться, я могу встать во главе учреждения, как самый сознательный из всех обитателей. Если же, с другой стороны, теперь, действительно, шестое столетие, я могу согласиться на более скромные условия: месяца через три я могу управлять всей страной, как наиболее образованный человек, родившийся на 13ОО лет позднее всех существующих в настоящее время людей. Во всяком случае, я не из тех, которые теряют зря время; раз я обдумал, я начинаю действовать.

— Вот что, милый Кларенс, если действительно таково ваше имя, — обратился я к мальчику, не можете ли вы дать мне некоторые сведения? Как, например, зовут того человека, который меня сюда привел?

— Моего и твоего господина? Это благородный рыцарь и великий лорд сэр Кэй, сенешал, молочный брат нашего властелина короля.

— Очень хорошо. Теперь расскажите мне обо всех других и обо всем, что здесь делается.

Он рассказывал мне очень много, но самое важное было следующее. По его словам я был пленник сэра Кэя и, по существующим обычаям, я буду брошен в подземную темницу на хлеб и воду до тех пор, пока мои друзья не внесут за меня выкуп, или пока я не сгнию. Я знал, что последнее вероятнее, но задумываться было некогда, каждая минута была дорога. Далее паж сообщил, что в настоящее время кончается обед в большой зале. Когда все достаточно опьянеют и развеселятся, сэр Кэй прикажет привести меня, чтобы представить королю Артуру и великолепным рыцарям, сидящим за Круглым Столом. Затем сэр Кэй будет рассказывать о том, как он захватил меня в плен и, вероятно, будет преувеличивать и искажать факты. Но, конечно, будет неприлично и небезопасно с моей стороны поправлять его. А после представления меня отправят все-таки в подземелье. Но Кларенс обещался найти возможность пробраться ко мне, утешить меня и постараться дать знать моим друзьям.

Дать знать моим друзьям! Я поблагодарил его. Что другое оставалось мне делать? В это время пришел слуга и позвал меня в залу. Кларенс привел меня, поставил в сторону и сам сел тут же.

Прелюбопытное и интересное это было зрелище. Помещение было громадное, с голыми стенами и полно самых удивительных контрастов. Оно было прямо величественно по размерам, так что флаги, висевшие на балках и перекладинах сводчатого потолка, терялись в высоте и полумраке. Со всех сторон вверху были устроены каменные галереи; на одних помещались музыканты, на других женщины в ярких нарядах, самых кричащих цветов. Пол был выложен толстыми каменными плитами, белыми и черными, стертыми от времени и употребления и требующими починки. Что касается украшений, то, строго говоря, их не было, хотя на стенах висели громадные ковры, которые, вероятно, считались произведениями искусства. На них были изображены битвы, причем лошади походили на пряничных или на тех, что вырезывают дети из бумаги. Вооружение воинов изображалось в виде белых пятен, так что люди походили в конце концов на бисквитные пироги. Очаг в зале был настолько велик, что в нем можно было сражаться. Его выступающие навес и бока из каменных столбов напоминали вход в кафедральный собор. Вдоль стен стояли воины в нагрудниках и касках, с единственным оружием — алебардами на плечах, неподвижные, как статуи и очень похожие на них.

Посреди этого крестообразного четырехугольника со сводами помещался дубовый стол, который и назывался Круглым Столом. Он был велик, как арена в цирке. Вокруг него сидели люди, одетые в такие пестрые и блестящие костюмы, что рябило в глазах. Все они были в шляпах с перьями, которые снимали только, когда начинали разговаривать с королем.

Большинство из них пило из цельных рогов, но некоторые доедали еще хлеб или догладывали кости жаркого. Собак здесь было столько, что приходилось приблизительно по две на каждого человека. Они сидели и ждали бросаемых им костей, за которыми бросались все сразу. Конечно, поднималась драка, сопровождаемая лаем, рычаньем и вообще таким шумом, что не было возможности продолжать разговора. Но никто не выражал ни малейшего неудовольствия, наоборот, все переставали разговаривать и с необычайным интересом следили за дракой собак. Все поднимались с мест, чтобы лучше видеть, дамы и музыканты перевешивались для этой же цели через балюстрады. Но временами раздавались крики ликования и одобрения. Наконец, одержавшая верх собака с комфортом располагалась на полу и, все еще ворча, грызла отвоеванную кость и вместе с ней пол, что делали и другие, получившая кости раньше. За столом возобновлялась прерванная беседа.

В общем разговор и обращение этих людей было любезно и деликатно. Я заметил, что они внимательно и серьезно слушали говоривших — конечно, в промежутки между драками собак. Но, к сожалению, у них была одинаковая участь с детьми — они лгали с удивительным мастерством и с удивительной неловкостью и с большой охотой слушали чужую ложь и вполне верили ей. Было бы несправедливо назвать их жестокими или кровожадными и вместе с тем, они рассказывали о невероятно кровавых поступках и страданиях с таким неподдельным удовольствием, что даже я забывал содрогаться.

Я не был единственным пленником здесь. Кроме меня было еще больше двадцати человек. Несчастные! Многие из них были страшно искалечены, изрублены, изранены. На их волосах, лицах и платье всюду виднелись черные пятна запекшейся крови. Они, конечно, испытывали ужасные физические страдания, без сомнения, были страшно утомлены, голодны и хотели пить. И никто не чувствовал к ним сожаления, никто не заботился о них, никто не подумал обмыть их раны и дать им хотя какое-нибудь облегчение. И никто не слышал от них ни единой жалобы, ни единого стона, не было заметно никаких признаков страдания. Невольная жестокая мысль напрашивалась и мне: «Ага, канальи, вы поступали также с вашими пленниками, теперь пришел ваш черед. Вы не можете ожидать лучшего обращения. Но ваша философская твердость и стойкость не есть следствие умственной и душевной силы, она не что иное, как твердость и невосприимчивость животных. Вы белые индейцы».