Жертва вечерняя

И солнце здесь было обычное, и зелень деревьев ласкала взор, и в воде отражалось голубое небо, но что-то во всем этом было чужое и непривычное, что-то неуловимое, собиравшееся по каплям в подсознании, отравляющее общее впечатление. Может все оттого, что дул неприятный холодный ветер, по озеру шла рябь, и какая-то невнятная серая туча выползала из-за близлежащих гор с угрожающей неприветливостью. Перевозчик неуклюже загребал веслом, отчего лодка то и дело сбивалась с курса, и он суетливо, и опять же неуклюже, корректировал направление движения, поднимая при этом брызги.

Епископ Геллер рассеянно наблюдал, как по воде плывут сорванные ветром листья, но думал не о листьях.

— Кажется, вы разочарованы, — тихо сказал ему Дирк Сто-Гоули, сопровождавший его инспектор службы безопасности колонии, снисходительный молодой человек в костюме космического чиновника.

— Как вам сказать, — отозвался епископ Геллер со вздохом, который давал ему время подумать над ответом. — Я ждал худшего.

— Худшего?

— Ну да. Я думал, это будет узколобый фанатик, маньяк и мракобес, а он оказался милым старичком, да и диакон его тоже приятен.

Дирк кивнул головой.

— Я понимаю ваше настроение, — сказал он. — Похоже, их ясная и истовая вера поселила сомнения в вас, не так ли?

Геллер улыбнулся и покачал головой.

— Слава Всевышней Воле, до сомнений не дошло. Но я совершенно не представляю, что я скажу на коллегии Синедриона!

— Разве христианская церковь является для вас открытием? — удивился Дирк. — Мне казалось…

— Христианская церковь, — перебил его епископ, — давно и уверенно входит в Мировую религию. Очень многие догматы этой древней веры вошли в Свод Заповедей. Но остались отдельные секты, течения, даже личности, кто не желает признать религиозного единства. Это было большой проблемой лет триста назад, но теперь это не более, чем нонсенс.

— Значит, отец Феофан относится к противникам Синедриона?

— Да, конечно. Он принадлежит к течению ортодоксов, самых консервативных христиан, и они с самого начала объявили себя противниками Мировой религии. У них есть свои структуры на Земле, там еще наличествуют тысяч десять — пятнадцать полоумных догматиков, но я впервые встречаю ортодоксального миссионера в космосе. Боюсь, тут есть нарушение существующих соглашений.

— По нашим данным, никаких нарушений нет, — сказал Дирк, насупившись.

Епископ Геллер глянул на него и улыбнулся.

— Вы так отчаянно защищаете его.

— Да, — сказал Дирк, — он мне симпатичен. Вы знаете, мне приходилось знакомиться с материалами вашего Синедриона, и в отличие от многих, я знаю, что такое Мировая религия. Но никогда и ни при каких обстоятельствах я не испытывал такого духовного потрясения, какое испытал при встрече с отцом Феофаном.

Геллер кивнул головой.

— Я вас понимаю, Дирк. Вы попали под обаяние сильной личности, вот и все объяснение. Признайтесь, он наверняка совершил над вами крещение?

Дирк чуть виновато усмехнулся.

— Да. Разве вы не признаете этот обряд?

— Мы отвергаем обрядоверие, Дирк, — сказал епископ. — Мировая религия, это вера свободных людей, не принуждающая ни к чему, а лишь помогающая им осознать свое место во Вселенной.

— И, тем не менее, — не удержался Дирк, — не слишком-то многим вы помогаете.

Епископ вздохнул.

— Это общий духовный кризис, Дирк. Мир сошел с ума от своих открытий, и на время отвернулся от смысла и гармонии. Придет время, и люди снова обратятся к святыням. Это уже было в веках.

— Хочется надеяться на это, — вздохнул и Дирк.

Лодка, наконец, подошла к деревянной пристани на берегу, за которой поднимался поселок из небольших сборных домиков. Какие-то рыбаки неподалеку грузили в лодку сети, собираясь на ловлю. Пучеглазый фиолет в полосатой робе, стоявший на пристани, помог пассажирам лодки выбраться на мостки, и Геллер покровительственно похлопал его по плечу.

— Как я понимаю, поселок построили вы, — сказал он, разглядывая домики, выглядывавшие из зелени, как игрушки на елке.

— Да, — сказал Дирк. — Они тут жили в земляных ямах и грелись открытым огнем.

Епископ еще раз глянул на фиолетового туземца и подмигнул ему. Тот улыбнулся в ответ своим жабьим ртом и сказал:

— Слава Богу!

— Да, да, — сказал епископ сдержано, и они сошли на берег.

Выглядел он крепким, спортивного вида немолодым жизнелюбцем, одевался со вниманием, даже щеголевато, и единственное, что отличало его, был эмалевый значок с Глазом на нашейной повязке, символ Мировой религии. Дирк мысленно представил его в собрании мудрецов, и Геллер легко нашел свое место в этой картине. Уполномоченный исполнитель Синедриона, таково было официальное именование епископа.

Вокруг оставленной машины играли туземные ребятишки, фиолетовые, красные и желтые. Водитель Пат Шимански обучал их футболу, и им это нравилось. Толстая тетка, принадлежавшая к желтой расе, сидела неподалеку и наблюдала за ними — это была воспитательница. Пат очень хотел поставить ее на ворота, но тетка решительно отказывалась.

Епископ лишь дежурно улыбнулся и сел в машину. Дирк же поймал мяч на ногу, пожонглировал им на потеху ребятне, и пробил по воротам. Пат Шимански в блестящем броске поймал мяч, бросил его ребятам и сказал:

— Подарок!

Если бы он этого не сказал, они бы не прикоснулись к мячу, а так немедленно бросились играть между собой.

Сев в машину Пат отметил:

— Еще год назад я мог бы сутками перед ними фокусничать, они бы и не пошевельнулись. А теперь, смотрите, что творится!

— Вы находите в этом прогресс? — чуть иронично спросил епископ.

Пат глянул на него чуть удивленно, повернулся к управлению и ответил:

— Я нахожу в этом удовлетворение.

Он включил питание, осторожно поднял машину в воздух, совершил разворот на месте и, послав прощальный сигнал юным футболистам, двинул ее по дороге в горы.

— Каковы ваши планы? — поинтересовался Дирк у епископа. — Вы возвращаетесь в Миры Согласия?

— Нет, нет, — сказал Геллер. — Цель моей поездки еще не достигнута. С парнями из вашей экспедиции я отправляюсь на другое полушарие, к черным магам.

— Черная магия тоже входит в Мировую религию?

— Разумеется. В нашу систему входят более тридцати двух тысяч исповеданий из уже семнадцати цивилизаций.

Дирк покачал головой.

— И что же их объединяет?

— Сила духа, — отвечал епископ.

Дирк глянул на его вдохновенное лицо с прикрытыми глазами, и промолчал.

Первый приступ случился у Ядвиги Яблонской во время длительного, почти трехсуточного перехода от Классена до Марго. Корабельный врач Джой Эркин поначалу решил, что это обычная ОР — отрицательная реакция организма на транспортный субпространственный переход, но уже первый диагноз показал, что это не так. Вскоре он появился в рубке бледный и взволнованный и потребовал капитана Головко для срочного разговора. Через пять минут капитан объявил на корабле режим строжайшего карантина, тогда и были произнесены роковые слова: «Звездная чума».

Корабль «Вольный стрелок» совершал транспортный рейс от порта приписки Плутон по Большому Кольцу Освоения, совершая сразу и перевозку пассажиров, и транспортировку грузов, и массу дополнительных услуг, вроде небольшой культурной программы с участием звезды транк-музыки Эдвина Хина. «Вольный стрелок» был рейдером десантного типа, отслужившим свой век в дальних экспедициях, вполне еще сохраняющим ход и безопасность для регулярных трасс. Михаил Головко шел встречным курсом, из подающих надежды рейсовых капитанов в команду первопроходцев, и работа на «Вольном стрелке» была у него уже ближайшей ступенью к экспедиционному корпусу Космофлота. Он легко справлялся со своими обязанностями, сетуя на текучку и монотонность грузопассажирских рейсов, пока врач Эркин не позвал его на конфиденциальный разговор.

Ядвига Яблонская появилась на корабле в шумной компании туристов с Альдебарана, отправляющихся на ярмарку в систему Хос, и поначалу на нее не обратили особого внимания. И только после посещения Технологической Ярмарки на Хосе, где транк-звезда Эдвин Хин имел шумный успех, — не столько благодаря своему таланту, сколько поражая всех своим пестрым концертным одеянием, — команда обнаружила в составе пассажиров жгучую брюнетку, отправляющуюся на Землю. Ядвига была вызывающе красива, у нее были длинные вьющиеся черные волосы, стройная фигура и пестрый костюм в стиле «цыганки». Именно по этой причине многие члены команды неоднократно выражали желание получить предсказание судьбы любыми, известными ей способами, и девушка увлеченно в эти игры играла. Она скоро стала звездой рейса, потеснив тем самым всем надоевшего, капризного и занудливого Эдвина Хина со всей его богемной командой, и страсти вокруг нее стали обретать острый характер. Тот же Эдвин Хин написал про нее лирическую песню, художник из его команды принялся писать ее портрет, а все остальные непрестанно за ней ухаживали. И вот этот диагноз перевернул всю жизнь на корабле.

«Звездной чумой» в просторечии называлась одна из самых заразных форм информопаталогий (инпатов), т. е. заболеваний, связанных с обменом информации. Открытые не более ста лет назад, эти заболевания до сих пор не поддавались исцелению, и единственной формой борьбы с ними была строгая изоляция. Человечество уже немало пострадало от инпатов, которые передавались не только в прямом контакте, но и через все прочие каналы связи. Целая колония в полторы тысячи человек вымерла после того, как приняла патогенную информацию с гибнущего в космосе корабля. Поэтому инструкции по вопросам инпатов были чрезвычайно суровыми.

Экипаж и пассажиры разошлись по своим каютам и были заперты там без всяких средств связи. Саму Ядвигу доктор поместил в яйцевидную капсулу, откуда исключалось поступление информации, и запер в инфекционном боксе. Капитан Головко опечатал все передатчики, отослав предварительно в Центр управления полетов лишь строго установленное кодовое сообщение о случившемся, перевел корабль в пространственной расположение, и «Вольный стрелок» залег в длительный дрейф, дожидаясь реакции центра.

Первичный карантинный диагноз занял у Эркина около недели. Он понимал, как многое зависит именно от него, и, оставшись на корабле форменным диктатором, очень от этого нервничал. Наконец он пришел к выводу, что среди экипажа и пассажиров заболеваний не обнаружено, и это несколько разрядило атмосферу. Результаты диагностирования снова были закодированы в установленном порядке и переданы в ЦУП. Сообщение было принято, и наступила следующая стадия, пришло время смягчение условий карантина.

Капитан Михаил Головко был человеком сдержанным, а в экстремальных ситуациях становился и вовсе машиноподобным, действуя автоматически, согласно инструкции. Когда же пришел ответ из ЦУПа о смягчении режима, что означало, что Центр не запаниковал, как это бывало, принял их информацию и реально верит в благополучный исход, капитан вдруг почувствовал, что в возникшей расслабленности он не знает, как себя вести. Предстоял длительный период томительного ожидания.

Кроме двенадцати человек команды на корабле было два десятка пассажиров. До сих пор капитан мало вникал в их заботы, доверив их попечительству стюардов и помощника, но теперь в ситуации безусловно необычной, следовало позаботиться о времяпровождении этих людей лично. Головко отправился к помощнику, занимавшемуся вопросами груза и пассажиров.

Лейтенант Космофлота Альфред Дениер принимал ванну, когда капитан вошел в его каюту. На диване была разбросана одежда, какие-то книги.

— Фред! — позвал капитан.

— Я-а-а… — донеслось из ванной сквозь плеск воды.

Капитан брезгливо сбросил с кресла рабочий комбинезон и сел, вытянув ноги. Потянувшись, взял одну из книг, полистал ее.

Дениер вышел из ванной, вытирая голову полотенцем.

— Рад вас видеть, — сказал он весело. — Вы ничуть не изменились за неделю нашей разлуки, капитан.

— Скажите, Фред, — спросил капитан, листая книгу. — Что вам дают ваши медитации?

Он захлопнул книгу и положил ее на столик.

Дениер фыркнул.

— Это не медитации, капитан. Это современная поэзия, записанная по старинке на бумаге. Поэты предпочитают древние способы коммуникаций.

— Нам предстоит целый месяц дрейфа, — сказал капитан. — Чем вы предлагаете заняться?

— Лично я всю неделю сочинял стихи, — сказал Фред. — А вы?

Капитан промолчал.

— Вы хотите что-то предложить? — спросил Дениер.

— Может, вы почитаете ваши стихи для всех? — спросил капитан.

Дениер рассмеялся.

— Ни за что! Это высокая поэзия, капитан, и это не для толпы. В мире есть лишь два — три человека, которые поймут меня правильно.

Капитан снисходительно усмехнулся. Он плохо разбирался в современной поэзии, и не считал это дело серьезным.

— Честно говоря, — сказал он со вздохом, — у меня не выходит из головы эта капсула с девушкой внутри.

Дениер посмотрел на него с удивлением.

— Вот бы не подумал, что вы переживаете это, — признался он.

— Я думаю, — сказал капитан, — что то же самое рано или поздно начнут переживать и все остальные. Скажите пожалуйста, Фред, что за пассажиры нынче на «Вольном стрелке»? Можно ли быть в них уверенными?

Дениер пожал плечами.

— Команда Эдвина, это богемные босяки, в которых никогда нельзя быть уверенным. Их семеро, и каждый из них живет самовыражением. Я с самого начала, если вы помните, был против этой программы.

Капитан кивнул.

— Ну и полтора десятка случайных пассажиров с разных мест, — продолжил Дениер. — Трое едут с ярмарки, пятеро — колонисты, едут в Систему за субсидиями. Супружеская пара вольных путешественников, порхают с планеты на планету. Трое детишек с воспитателем, они подсели с Флоры. И еще один тип, гений 3-й категории. Он работал у юстов на Мери-Оаже в научном центре и заработал миллион эргов.

— Их надо держать вместе, Фред, — сказал капитан. — Я боюсь глупостей.

— Вы боитесь паники?

— Я боюсь глупостей, — повторил капитан. — Займитесь пассажирами, устройте им какое-нибудь общее занятие, — без нажима, конечно. Вовлеките их в игру, Фред.

Дениер кивнул, не сдержав, впрочем, усмешки.

— Не думаю, что опасность реальна, капитан. В большинстве своем они жители Колониального Космоса и не раз бывали в переделках.

Капитан поднялся.

— Я надеюсь на вас, Фред.

Он спустился на пассажирский горизонт и первый, с кем он там встретился, был длинноволосый парень из команды Хина.

— Привет, капитан! — сказал тот, широко улыбаясь. — Мы снова на свободе, да?

— Да, — сказал капитан.

Длинноволосый ногой открыл дверь в каюту и вошел туда. Навстречу ему раздался радостный вопль.

Капитан прошел мимо. В так называемой команде Эдвина Хина кроме самого певца было трое музыкантов, художник и две девицы, сопровождавшие обычно пение развязными танцами. Популярность транк-музыки на планетах Системы последнее время сильно упала, вот и приходилось звезде жанра разъезжать по окраинам. Это, впрочем, ничуть не понижало энтузиазма исполнителей, как на сцене, так и в быту. В их хамоватом напоре было слишком много искусственности и пошловатой надуманности, так что Михаил Головко, в молодые годы бывший приверженцем транка, теперь с трудом удерживал себя от презрения к ним.

Рейдер «Вольный стрелок» не отличался особыми удобствами для пассажиров, и небольшой ресторан с баром был единственным местом, где они могли собраться. Прошло уже более получаса после отмены строгой изоляции, но ресторан все еще был пуст. Кок Чень Чжу находился за стойкой, а супруги путешественники сидели за столиком, попивая напитки. Мужчине было лет пятьдесят, он был радостно возбужден и улыбался, а его жена, женщина лет тридцати, чуть устало поглядывала по сторонам.

— Капитан! — обрадовался Чень. — Поздравляю вас с успешным завершением дела. Выпьете что-нибудь?

— Что у вас так пусто? — спросил Головко, присаживаясь на высокий табурет у стойки.

— Они приходят в себя, — сказал Чень, улыбаясь. — Впрочем, доктор уже выпил пять порций крепкого, это в два с половиной раза больше обычного. Он ушел, чтоб ни с кем не видеться.

— Он нервничает? — спросил капитан.

— Да, — сказал Чень.

В ресторан уже входили, шумно переговариваясь, новые посетители. Двое были купцами, возвращавшимися с ярмарки, а третий — тот самый гений-миллионер.

— Капитан! — вскричал один из них («не гений», — подумал капитан), — так что, все обошлось? Или нет?

— Я уже все объявил, — сказал капитан. — Все решится после месячного карантина. Но никаких оснований для тревоги уже нет.

— Да полно вам, капитан, — сказал другой. — Как это нет оснований! Мы все крутились вокруг нее, а вы говорите, нет оснований.

Тут гений кашлянул и произнес:

— Я уже пытался объяснить им, что инпаты проявляются алогично. Понять это трудно, но это так.

— Вы Энрико Бернарди, не так ли? — спросил капитан.

Гений благодарно улыбнулся и кивнул.

— Да, я работал у юстов в научном центре.

— Насколько я помню, — сказал капитан. — У вас есть какие-то гипотезы по инпатам?

— Это было давно, — сказал Бернарди. — Мои гипотезы не подтвердились, хотя и опровергнуть их не смогли.

— Пожалуйста, — обратился один из купцов к Ченю, — что-нибудь освежающее, непременно шипучее, но не сладкое.

— А мне можно сладкое, — сказал другой.

— Вы познакомились с диагнозом? — спросил капитан у Бернарди.

— Не успел. Я пытался связаться с доктором, но он не отвечает.

— Ваша консультация была бы кстати, — сказал капитан. — К тому же вы могли бы рассказать пассажирам об особенностях инпатов. Ведь тут столько всего наворочено.

— Конечно, я готов, — сказал Бернарди, и обратился к коку, — мне, пожалуйста, минеральной воды.

Капитан выпил еще порцию крепкой смеси, махнул рукой коку и отправился на мостик. Навстречу ему в ресторан шумно ввалилась компания музыкантов в полном составе.

— Чень! — закричал от двери Эдвин Хин, — ты живой? Так знай, мы пришли это отметить!

К вечеру ресторан был полон, но не еда была там главным занятием. Шел спор, жаркий и напряженный спор, расколовший зал почти надвое. Все началось с того, что лысый музыкант из команды Хина, отзывавшийся на кличку Бим-Бом, устал и заявил для всех:

— Господа! Я прошу всех вас отбросить иллюзии. Никто не станет нас спасать, никто не станет нами заниматься. Звездная чума, это печать смерти, вот что. И пусть ни один прибор не докажет, что мы с вами заражены, печать уже поставлена, и где-то наверху против наших фамилий уже поставлен крест. Потому, кончайте нудить и давайте достойно встретим наш общий конец.

Два-три его приятеля закричали «Ура!», сам Эдвин Хин наморщился, а пассажиры возмущенно загомонили.

— Приятель, — заявил штурман Том Онго. — Вы можете выделывать эти свои штучки в своем кругу, чтобы возбудить своих подружек, но в космосе это называется «устраивать панику». Меры ответной реакции ничем не ограничены.

— О какой панике речь? — вступился за приятеля длинноволосый музыкант, прозывавшийся Дюком. — Паника, это когда кричат: «Спасайся, кто может!» и давят женщин и детей. Бим-Бом говорит о другом, давайте будем достойны той ситуации, в которой мы все оказались.

— Да хватит уже! — вскочил нервный супруг-турист. — Самовыражайтесь на сцене, клоуны! Там это имеет спрос.

Его молодая супруга дернула его за рукав, и он осекся.

— Вот именно, — поддержал его один из купцов. — Чего вы, ребята, на нас растрачиваетесь? Мы в эти игры уже давно не играем.

— Да вы меня не поняли! — дрожащим от обиды голосом заговорил Бим-Бом. — Я не то хотел сказать. По-моему, пир во время чумы это и есть победа над смертью, торжество жизни, если хотите…

— Никто не собирается умирать, дружище, — сказал тогда вполне дружелюбно Фред Дениер. — Если нам позволено общаться друг с другом, значит наше положение не так уж плохо.

— Вот этого не надо, — начал тогда возражать художник из все той же группы Хина, некий Буль дер Глюк. — Я говорю, врать не надо, Дениер! Ведь мы все знаем, что такое «звездная чума». Чего мы врем друг другу? Я сам работал в этой системе, и знаю, что карантин объявляется после первого сигнала кода, и всякая связь с зараженным кораблем прерывается. Никто не анализировал нашего диагноза, Дениер! Этот месяц, что нам дали, это всего лишь срок адаптации, чтобы успокоить нас. Потом найдутся новые доводы, и так будет длиться бесконечно. Потом мы взвоем, и нам позволят посадку где-нибудь на неосвоенной планете за пределами Кольца. На моей памяти такие операции были проделаны с тремя пассажирскими кораблями. Вы должны знать об этом, Том. Это «Баязет», «Капитан Кук» и «Весна».

Том Онго пожал плечами и ничего не ответил.

— Даже если все это так, — со вздохом произнес купец Дон Гомес, — то какая нужда была говорить обо всем этом нам, пустомеля?

Супруга туриста до боли впилась ногтями в руку своего мужа.

— Что ты, Стелла? — испугался тот. — Пусти же…

— Наши дети, — простонала она. — Наши дети, Арт! Мы уже никогда не увидим их…

По ее окаменевшему лицу потекли слезы.

— Не верь ты им! — вскричал муж. — Это же негодяи, им бы только публику шокировать!.. Не смейте пугать мою жену! — закричал он, потрясая кулаками.

— Успокойтесь, господа, — поднялся Фред Дениер. — Нет необходимости пускаться в драку. Мы сейчас ничего не решим, и нам в любом случае надо ждать целый месяц. Ребята хотят поиграть в смертников, пусть играют. В той мере, в какой это не затрагивает наших интересов. Только учтите, никому из них нельзя верить. Это игра…

— Я не играю перед вами! — закричал Буль дер Глюк. — Я заявляю со всей ответственностью, что у нас нет выхода! Мы или подохнем здесь, или до конца дней будем проживать в какой-нибудь глуши…

Кто-то из колонистов подскочил к нему и ударил в лицо. Немедленно завязалась потасовка, завизжали женщины. Членам команды с трудом удалось растащить драчунов.

— Вы дождетесь, — сказал Том Онго Хину. — Мы вас всех упрячем под арест.

— В моей команде нет коллективной ответственности, — отвечал транк-звезда, лениво поглядывая по щеке одну из своих подружек. — Каждый у нас отвечает только за себя.

Подружка радостно засмеялась.

Капитан Головко появился спустя минуту, когда страсти еще не затихли, но его появление сразу остудило разгоряченных драчунов. В хладнокровном спокойствии капитана было больше угрозы, чем в негодовании штурмана.

— Все в порядке, капитан, — сказал Фред Дениер, улыбаясь. — Ничего серьезного.

Капитан холодно кивнул ему.

— Господин Глюк, — сказал он художнику. — И вы, господин Патеко, — сказал он колонисту, начавшему драку. — Вам надлежит разойтись по каютам. Я продлеваю ваш карантин.

— Бред, — сказал художник. — Я не намерен подчиняться.

Капитан Головко глянул на него с холодным интересом, и художник, выдержав этот взгляд, вздохнул:

— Ладно, я готов посидеть еще три дня, если вы видите в этом смысл. Привет всем!..

Он пожал руку Эдвину Хину, поцеловал одну из девушек, и вышел. Следом друзья увели красного от возбуждения колониста.

— Итак, это диктатура? — спросил громко Хин.

Капитан не ответил. Он сделал знак Чень Чжу, и тот включил музыку.

— Самое время для танцев, — хмыкнул кто-то из компании Хина и они засмеялись.

Капитан не стал обращать на это внимание, и неторопливо вышел. На самом деле он был уже крайне возбужден, потому что обнаружил в ресторанной потасовке явные признаки психологического кризиса.

Он вышел в коридор командного уровня и неожиданно услышал за собой характерный щелчок закрываемой двери. Он обернулся и прочитал на двери «Бокс-А». Ниже было приписано: «Строгий карантин. Вход категорически запрещен». Капитан шагнул к этой двери и нажал ручку.

Дверь раскрылась, и он увидел прижавшегося в страхе к стене молодого Вильда Бауэра, стажера-программиста. Вид у юноши был затравленный.

— Это вы, капитан, — пролепетал он. — Я так испугался…

— Что вы здесь делаете? — спросил капитан с интересом.

— Так, ничего, — сказал Вильд и закусил губу.

Капитан смотрел на него и ждал. Вот, думал он, сейчас он глянет на меня с вызовом. Вильд собрался с духом и посмотрел на него, но его вызова хватило ненадолго. Теперь он сломался, подумал Головко. Будет плакать.

У Вильда задрожали губы.

— Простите меня, капитан, — проговорил он, всхлипывая. — Я не в себе. Мне бы надо к врачу…

— Что ж, пойдемте, — согласился капитан. — Джой у себя. Успокойтесь, Вильд, мы вам поможем.

Они вышли из бокса, и капитан оглянулся на капсулу — огромное голубое яйцо, в котором находилась Ядвига, лишенная возможности подать о себе знать.

В кабинете у врача Эркина уже находился Бернарди, сидел за монитором и анализировал данные исследований. Сам Джой Эркин сидел в кресле, вытянув ноги и закинув руки за голову. Капитан вкратце рассказал о своей встрече с Вильдом, и оба немедленно повернулись к ним.

А Вильд снова заплакал.

— Я ничего не могу поделать, — говорил он с отчаянием. — Всю неделю она снится мне и умоляет освободить ее.

— Вы любили ее? — спросил Бернарди.

— Я не знаю, — признался тот. — Может это юношеская влюбленность. Она никогда не обращала на меня внимания, она крутила с этими, с музыкантами… И еще с толстым колонистом.

— В каком виде она вам снится?

— Она плачет, — сказал Вильд, вздохнув. — Она говорит, что никакой чумы у нее нет, что Эркин… Извините, Джой, но во сне она говорит, что вы ревновали ее, что вы хотели от нее чего-то мерзкого, а она отказалась, вот вы ее и упрятали.

Эркин покраснел.

— Это чудовщная ложь!

— Вас никто не обвиняет, Джой, — сказал капитан.

— В конце концов, Бернарди все может проверить, — заявил Эркин. — Мне кажется, что я еще сильно смягчил диагноз.

— Какие у вас на то были основания? — спросил Бернарди.

Эркин вскочил.

— Я так и знал!.. Я знал, что теперь все будут тыкать в меня пальцами!.. Что ж, если хотите, вскройте капсулу и убедитесь сами!..

Он выскочил из собственного кабинета, хлопнув дверью.

Капитан с Бернарди переглянулись.

— Его тоже надо изолировать? — спросил капитан.

— Этим вы ничего не добьетесь, — вздохнул Бернарди. — Боюсь, капитан, на вас накатывается нештатная ситуация.

— Мятеж на борту? — улыбнувшись, спросил капитан.

Вильд, переводивший взгляды с одного на другого, счел возможным вмешаться.

— Свободно, — сказал он. — Из-за Ядзи половина пассажиров свихнулась.

— Это вне логики, капитан, — сказал Бернарди. — Самое страшное в этих заболеваниях, это страх. Он сводит с ума. Люди начинают ненавидеть друг друга.

Капитан поднял голову.

— Вильд, — сказал он. — Ступайте в ресторан и постарайтесь не взвинчивать народ своими переживаниями.

Вильд Бауэр вышел, и капитан повернулся к Бернарди.

— А теперь ответьте мне честно, Энрико. Вы верите в то, что эти люди в Центре Космофлота думают о нас?

— Я верю, — сказал Бернади, — что они приложат все усилия. Но я боюсь, что их усилий будет недостаточно. Процессы психологического разложения уже начались.

— Это можно назвать последствиями чумы?

Бернарди вздохнул.

— Пока я не могу сказать ничего определенного, капитан. Кроме того, что ваш доктор на грани срыва.

— Я это заметил, — буркнул Головко.

— Будем надеяться на лучшее, — сказал Бернарди со вздохом.