Это рассказ об одном городе и одной игре, но также о верности, взаимных обязательствах и ответственности, которую накладывает дружба; о том, как мы огорчаем даже тех, кого любим; а также о том, как ежедневные поступки и решения определяют наши жизни. В окруженном лесами маленьком городке узнаваем весь наш огромный мир.
Publishers Weekly
Эта книга не о пожилом чудаке, она о нас с вами. О любви, пусть неброской и обыденной, о верности, о предательстве, о дружбе... О том, какие мы все разные и какие одинаковые. И о коте, который гулял сам по себе.
IBB bookblog
Это история о жизни, смерти и праве человека быть не таким как все, а самим собой.
Laura’s Little Book Blog
Вы будете читать эту книгу с улыбкойнагубах и комком в горле.
Hindustan Times
Жизнеутверждающий гимн в честь героев, которые встречаются вам на улице каждый день, но о чьих обыденных подвигах не рассказывают газеты и телевидение.
LitteraturMagazinet
Возможно, вы всплакнете, несомненно, захотите перечитать их снова, но эти короткие и невероятно поэтичные новеллы точно всколыхнут вам душу…
Winnipeg Free Press
• Вторая жизнь Уве
• Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения
• Здесь была Бритт-Мари
• Медвежий угол
• Две новеллы
• Мы против вас
(на русском языке выйдет в ноябре 2019 г.)
16+
Fredrik Backman
SAKER MIN SON BEHÖVER VETA OM VÄRLDEN
Copyright © Fredrik Backman 2012
Published by agreement with Salomonsson Agency
Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2019
Перевод со шведского Екатерины Чевкиной
Бакман Ф.
Что мой сын должен знать об устройстве этого мира / Фредрик Бакман ; [пер. со швед. Е. Чевкиной]. — М.: Синдбад, 2019.
ISBN 978-5-00131-127-0
Фредрик Бакман определяет жанр этой книги как «расширенный блог» — она действительно напоминает онлайн-дневник или серию постов в ЖЖ. Обращаясь к своему маленькому сыну, автор рассуждает о самых разных предметах — от футбола до «Икеи», от компьютерных игр до категорийдобра и зла. И попутно делится первым, порой комичным, опытом отцовства — с той уникальной чисто бакмановской смесью иронии и нежности, которая принесла ему любовь миллионов читателей. Это не только разговор на равных с крохотнымсуществом, которому еще предстоит вырасти в личность, но и честный разговор с самим собой, попытка осмыслить свою ответственность за происходящее в мире.
Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права» 
© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2019
Эта книга посвящается твоей бабушке — потому что это она научила меня любить слова.
И тебе — в силу всех остальных причин
Моему сыну
Прости меня, пожалуйста.
За все, что я совершу в ближайшиелет восемнадцать. За все, что упущу. За все, чего не пойму. За все вызовы в школу, про которые ты постараешься мне не говорить.
За все случаи, когда тебе будет за меня стыдно. За все мои инициативы. За всех девочек, которых ты не решишься пригласить к нам на ужин.
За все мои: «А ведь я вас с мамой предупреждал!» За то, что, когда ваша школа пригласит всех родителей на брэннбольный матч, я отнесусь к этому несколько серьезнее, чем следовало бы. Что обзову твою математичку «безмозглой дурой». Что буду совать пять твоим приятелям.
За то, что куплю минивэн.
Что буду ходить в шортах.
Что, когда тебя впервые пригласят на день рождения, мы опоздаем. Что меня разозлят очереди на аттракционы в парке Грёна-Лунд. Что, обращаясь к продавцу в магазине скейтбордов, скажу ему: «Братан». Что не сумею понять, что на самом деле тебе не хотелось играть в футбол, а хотелось ходить на гимнастику. Что буду вечно забывать запираться в ванной.
За чартерные рейсы. За ковбойскую шляпу. За футболку «Настоящий мужик весит 90+». За нелепую речь, которую я толкнул на твоем выпускном.
За все те разы, когда, подвыпив, буду рассказывать тебе один и тот же анекдот про двух ирландцев в лодке.
За все за это я прошу у тебя прощения.
Но, когда я совсем тебя достану, хорошо бы тебе вспомнить, что для меня ты навсегда останешься годовалым клопом, который стоит голышом посреди прихожей и, радостно прижимая к груди тряпичного льва, улыбается беззубой улыбкой.
Когда со мной будет трудно. Когда за меня будет неловко. Когда я буду несправедлив. Вспомни, пожалуйста, этот день. Тот день, когда ты отказалсяпризнаваться, куда засунул ключи от машины.
И имей в виду: ты первый начал.
Твой папа
Тебе встретится немало людей, которые захотят потолковать с тобой о смысле жизни. Для чего мы живем. Некоторые наиболее умные представители человечества даже пытались это сформулировать. Музыканты, писатели, политики, правозащитники, художники, поэты. Они говорили о бренностижизни, о ее иронии, страстях, радостях и магии.
Они говорили и писали фундаментальные вещи.
Надеюсь, ты всех их услышишь и прочитаешь. Надеюсь, ты влюбишьсяв слова, — а это состояние, не похожее ни на одно другое. У тебя возникает ощущение, будто под кожей порхают бабочки. В голове кружатся вихри. Под ложечкой — точно стиснутый кулак.
Я читал и философов, и мыслителей, и пророков. И священные книги, и нечестивые. Я увлеченно следил за тем, как самые блестящие умы человечества кладут свою жизнь на то, чтобы объяснить нам, кто мы есть. И что мы тут делаем.
О чем наша жизнь.
Но ничто не поразило меня больше, чем одна-единственная фраза:
«Жизнь — такая игра, в которой важен каждый дюйм».
Это сказал Аль Пачино. В раздевалке перед последним матчем в «Каждом воскресенье». Классный был фильм, скажу я тебе. Есть люди, которые попытаются убедить тебя, что ты его не поймешь, если не любишь фильмы про спорт или не увлекаешься американским футболом. Но это не так.
«Жизнь — такая игра, в которой важен каждый дюйм. Как в футболе. И тут и там слишком велика цена ошибки. Опоздал, поторопился, не сделал полушага, сделал лишний шаг — и отдал этот дюйм. На секунду зазевался или поспешил — и упустил его. Эти спасительные дюймы повсюду, они вокруг нас. В начале каждой игры, в каждой минуте, в каждой секунде. И мы, команда, будем драться за каждый дюйм!»
Есть люди (чисто условно обозначим их «твоя мама»), которые всякий раз, как я буду показывать тебе этот фильм, станут качать головой и так глубоко вздыхать, словно вот-вот задохнутся. Но нам с тобой виднее.
Потому что жизнь оперирует короткими промежутками.
Несколько сантиметров туда или сюда.
В объявлении о работе, которое привело меня в Стокгольм, их было, скажем, 12. В штампе на билете в метро, — допустим, 2. В пороге, переступив который я впервые увидел твою маму, — 8. В первой нашей общей постели — 90.
Бывает, что места рождений разделяет 3500 километров. Площадь первой квартиры составляет 59 квадратных метров. Рост новорожденного — 48 сантиметров.
А длина пистолетной пули — 22 миллиметра.
Ни в чем я так не провинился перед тобой, как в бесконечных попытках произвести на тебя впечатление. Так что, думаю, эту тему я приберегуна потом, когда ты достаточно подрастешь, чтобы всерьез поверить, будто со мной никогда ничего особенного не случалось.
Вот тут-то я и покажу тебе шрам и расскажу о том дне, за нескольколет до твоего рождения.
Конечно, я вряд ли после этого стану в твоих газах круче. Но тем не менее. Чем богаты, тем и рады.
Полицейский сказал, это было обычное ограбление. Такие происходят чуть ли не каждый день — в банках, на почте, в магазинах. «Главное, постарайтесь не приниматьэто близко к сердцу — тут не было ничего личного», — повторяли мне раз за разом. Что именно произошло, никто в точности не знает. Несколько вооруженных грабителей. Несколько обычных людей, оказавшихся не в том месте не в то время. Как при любом ограблении. Возможно, грабители нервничали, возможно, то, что случилось в следующиймиг, вышло нечаянно. Трудно сказать.
Но когда они убегали, один из них выстрелил.
Я не собираюсьучить тебя спорить с полицейскими. Но когда в тебя стреляют, не приниматьэто близко к сердцу не так-то просто.
Пуля попала мне в бедро на дециметр выше колена и прошла до кости. Тогда я этого, конечно, не знал. Забавная штука: тебя уже подстрелили, а ты этого еще не понял. Так что несколько секунд у меня ушло на то, чтобы осознать, что, собственно, произошло, а потом еще несколько — на то, чтобы сообразить, что попали мне не в голову.
Меня спрашивают, боялся ли я умереть. Говорят, в этот миг перед глазами проносится вся жизнь. Очень может быть, но я этого не помню. Единственное, что я запомнил, — это что грабители приказали всем лечь на пол, а потом забрали у нас мобильники и часы. А часы подарила мне на Рождество твоя мама всего несколько недель тому назад.
К тому времени мы с ней встречались всего пару месяцев. Когда раздался тот выстрел, я подумал, что, наверное, больше никогда ее не увижу. А следом вспомнил, что говорил мне в детстве папа, когда я попадал в очереднуюпеределку:
«Какого черта, Фредрик, ПОЧЕМУ С ТОБОЙ ВЕЧНО ЧТО-ТО СЛУЧАЕТСЯ?»
Потом, видимо, спустя еще несколько секунд, я подумал, что если все-таки еще увижу твою маму, то она страшно обидится: я не только не сберег подаренные часы, но еще и схлопоталпулю.
Жить со мной вообще непросто.
Меня спрашивают, боялся ли я, что умру. Нет. Не то чтобы я был крутым мачо, или обладал необычайным мужеством, или имел невероятно высокий болевой порог, нет. Я чисто инстинктивно понял, что в такой ситуации следует вести себя рационально и по-взрослому. Хоть раз в жизни. «Инстинкт выживания» — так это, кажется, называют биологи. «Хорошее воспитание», как выразилась бы твоя бабушка.
Я подумал, что если не буду лежать и помалкивать, то следующуюпулю получу в затылок. Поэтому я лежал и помалкивал. Раздался еще один выстрел, в пол, но мне показалось, что и эта пуля попала в меня.
Вот тут я и подумал, что умру.
Что было после, в памяти как-то смазалось. Я слышал, как прочавкали по полу кроссовки. Как грохнула дверь. Как рванула с места машина. Слышал взволнованные голоса, кричавшие мне, чтобы я не шевелился. Но я, разумеется, попытался встать, потому что я, знаешь ли, упертый.
Я помню, как шевельнул ступней и ощутил то, что, наверное, ощущают мультипликационные персонажи, поняв, что падают со скалы.
А следом — боль.
Пульсирующую немилосердную окаянную боль в бедре — боль такой силы, что она поглотила мой рассудок на всю, казалось мне, жизнь. Словно кто-то все стрелял и стрелял в меня, снова и снова, только пули, наоборот, вылетали из кости и вонзалисьв мясо.
Сколько я так пролежал, не помню. Помню только эту боль.
Дальше помню полицейских. Потом врачей скорой. Помню, что наорал на одного из них, когда он сказал, что «вертолет уже сел». Я ведь не фанат авиации. И я крикнул, что хрен им, а не вертолет. Правда, потом выяснилось, что ни про какой вертолет никто не говорил. Так что непонятно, откуда я это взял. Ну и бог с ним.
Потом они обкололи меня наркотиками до такой степени, что я мог бы оседлать лошадь на скаку, выпить «Доктор Пеппер» и скачать на мобильник«Эрудит».
Дальнейшее было куда неприятнее для твоей мамы, чем для меня. Полученная пуля превратила меня чуть ли не в рок-звезду. Со мной очень носились.
А кому досталось, так это твоей маме. Ей позвонилина работу и сообщили, что меня везут в неотложку. Никаких подробностей. Ни слова о том, в какое место меня ранили, — только то, что меня ранили и что она должна приехать. Она прыгнула в такси, не зная, застанет ли меня в живых. На ее долю выпало обзванивать моих друзей. Звонить моей маме.
А на мою? На мою долю выпал морфий.
Не то чтобы я каким-то образом склонял тебя к употреблению наркотиков. Лично у меня опыт в этом деле довольно скромный. Был один эпизод, когда я в двадцатилетнем возрасте провел пару месяцев в Таиланде, попал на вечеринку, уснул на берегу и проснулсяна другом острове в футболке, на которой кто-то фломастером вывел «ВАСАБИ». Две недели после этого я испытывалнепреодолимое влечение к луковым чипсам и томатномусоку. А потом решил, что наркота — это все-таки не мое.
А тут морфий.
Я помню, что меня уложили на носилки и что я пел. Не помню, что именно, — кажется, «Afraid to Shoot Strangers» группы Iron Maiden. Потом медсестра взяла меня за руку и шепнула, что меня надо «повернуть на бочок» и чтобы я «не боялся». Я успел удивиться, какого черта мне бояться в больнице — разве что врач тоже выхватит пистолет. Кажется, я даже пошутил на этот счет. Она улыбнулась примерно так же, как улыбаются моим остротам продавцы в магазине, — из чистой вежливости. Они перекатили меня на бок, и я почувствовал, как четыре пары рук безжалостно прощупывают мне спину. Только тут я сообразил, что одежда у меня вся в крови, поэтому они не знают, нет ли под ней еще одной раны.
Вот тут уж я испугалсядо чертиков.
Но они снова дали мне морфия, и все наладилось.
По пути в операционную я попросил санитарку найти мою девушку и передать ей, что со мной все в порядке. Она погладила меня по голове и сказала, чтобы я не волновался. Я обхватил ее запястье, уставился на нее и прорычал: «Вы не знаете мою девушку! Дело не в моей безопасности, а в безопасности вашего персонала!» После этого мне вкатили еще морфия.
Но, вероятно, мои слова возымели действие, потому что в следующиймиг другая санитарка приоткрыла дверь палаты, приложила палец к губам и кивнула, приглашая твою маму войти. Догадываюсь, как была напугана твоя мама. Точно знаю, что она плакала. Я спокойно лежал внутри ока циклона, а весь шторм обрушился на нее.
Подозреваю, что мало кому выпадает шанс запомнить ту самую секунду, когда понимаешь, что хотел бы всю оставшуюся жизнь каждое утро просыпаться рядом с одним конкретным человеком.
Твоя мама говорит, в ней все оборвалось, когда санитарка, проведя ее вверх и вниз по лестницами коридорам, потянула дверь, за которой лежал я — на носилках и в крови. Я помню, как повернул голову и увидел ее. Удары сердца отдавались в кончиках пальцев. Этот миг я буду помнить до самой смерти. Именно там и тогда я понял, что последую за ней хоть на край света.
Но… Конечно, мне очень хотелось бы думать, что твоя мама в тот миг испытала те же чувства. Но сам понимаешь...
Я был под хорошей дозой.
В общем, когда твоя мама, промчавшись вверх и вниз по лестницами коридорам, заливаясь слезами, с колотящимся сердцем, наконец увидела меня, упоротого, как целый ночной клуб, я лежал на носилках и рассказывал медсестрам анекдот про двух ирландцев в одной лодке.
В тот момент я, наверное, здорово ее разозлил. Если честно.
Но она осталась со мной. И я считаю тот факт, что мне удалось заставить ее это сделать, — помимо формирования половины твоего генетического набора — своим главным достижением.
Врачи извлекли пулю. Выглядит это совсем не так драматично, как звучит. Настоящая драма началась на следующийдень, когда мне отменили обезболивающие. Потом пришла медсестра и вытащила катетер из… Когда ты подрастешь, то узнаешь, куда человеку ставят катетер. Ей-богу, предоставь она мне выбор — позволить ей вытащить катетер или прострелить мне другую ногу, — я бы еще подумал.
Но мне еще повезло. У парня, который лежал со мной в палате, в то утро тоже вынимали катетер. А у него был утренний стояк.
Ну да ладно.
После этого мне выдали пузырек таблеток и выписали домой. В общей сложности я не пробыл в больнице и суток. Пуля туда, пуля сюда, и вот я дома в собственной постели — обернулся раньше, чем Джек Бауэр успел управиться с очереднойсерией «24 часов».
Жизнь оперирует короткими промежутками. Несколькими сантиметрами туда или сюда.
Полицейский потом показал мне, из какого типа оружия в меня стреляли. Показал, как я лежал на полу, и объяснил, что дуло могло отклониться на ничтожноерасстояние. Поверни стрелок ствол чуть правее, и я вряд ли стал бы папой. А подними он его чуть выше, тогда… Ну, сам понимаешь.
Месяц я провел на обезболивающих. Два — на костылях. Три — с психологом. Потребовалась целая весна, чтобы снова научиться ходить, и целое лето, чтобы перестать просыпаться среди ночи от собственного крика и плача. Если ты хочешь знать, почему я не устаю повторять, что твоя мама слишком хороша для меня, то основанийдля этого — десятки тысяч.
И одно из них — те ночи.