reading

Предисловие. Своя палата Нелли Блай

В 1885 году в американской газете The Pittsburg Dispatch появляется текст, который начинается такими словами: «Что же уготовано для девушек? Для обычных девушек, у которых нет талантов, которые не красотки, не богачки».

Вместе с ним появляются Нелли Блай (тогда еще Элизабет Джейн Кокрейн) и ее главный журналистский прием — вопрос, опережающий свое время.

За этим риторическим вопросом последовал полный ярости текст — это был ответ на эссе «На что годятся девушки» постоянного автора газеты. Его написала двадцатилетняя Элизабет Джейн Кокрейн. Но чтобы выяснить это, редактору питтсбургской газеты сначала пришлось опубликовать объявление о ее розыске. Полностью эта история выглядела так. Один господин написал в газету письмо, где жаловался на свою жизнь и то, что ему приходится растить пятерых девушек, и спрашивал совета, как ему быть и к чему их готовить. Постоянный автор The Pittsburg Dispatch Эразмус Уилсон ответил ему статьей «На что годятся девушки», в которой критиковал женщин, устраивающихся на фабрики, упоминал китайский инфантицид и недвусмысленно указывал на место женщины — известно какое.

В яростном ответе на эту статью Элизабет Кокрейн объясняла, почему женщины выходят на работу, и заступалась за их право на труд. Элизабет Кокрейн никак не подписалась, поэтому редактор опубликовал ее текст с комментарием, что разыскивает автора. Когда через несколько дней она появилась в редакции, ей сразу предложили работу репортерки. Она согласилась и взяла псевдоним Нелли Блай.

Нелли Блай начинает писать о проблемах работающих женщин, становится известной авторкой и в это же время нежелательной персоной для владельца одной из местных фабрик — ее «ссылают» в отдел культуры писать о «настоящих женских» вопросах — шляпках и музыке.

Один из самых популярных очерков Блай «Десять дней в сумасшедшем доме», а также некоторые из ее статей сейчас перед вами.

Есть какое-то символическое изящество в том, что славу Блай получила за репортаж о людях, в глазах общества не соответствующих общепризнанной норме, о «ненормальных». Кажется, что такая же особенность — отойти от нормы, не вести себя так, как принято, как все остальные, — была и у самой Нелли Блай. Но именно это стало ее главной журналистской путеводной звездой и удачей. Почему она возмутилась тем, что место женщины на кухне, когда это считалось нормой? Почему решила исследовать устройство психиатрической лечебницы для женщин? Точнее — увидела, что оно особенно жестокое? Если в 1887 году все, что происходило в больнице, и было нормой?

С унизительной ссылкой в «женские темы» The Pittsburg Dispatch Блай не смиряется. Она становится иностранным корреспондентом газеты и отправляется в Мексику писать о положении бедняков. Ее путешествие, которое и в наше время кажется довольно опасным для юной репортерки-одиночки, ложится в основу книги «Шесть месяцев в Мексике».

Нелли перебирается в Нью-Йорк. Как пишут ее биографы, в то время казалось немыслимым, чтобы женщина работала репортером, так что на работу ее никуда не брали, пока наконец ей не удалось получить задание от газеты The New York World. Ее главным редактором был Джон Пулитцер — родоначальник жанра расследовательской журналистики, учредивший премию, которую так ценят современные журналисты. Задание было такое: попасть в закрытую нью-йоркскую женскую психиатрическую лечебницу на острове Блэкуэлл и описать, как там лечат «умалишенных пациенток».

Блай довольно просто удается симулировать необходимые симптомы, и она быстро оказывается на Блэкуелле сначала в роли обычной пациентки, а потом и в роли пациентки-бунтарки.

Каждого, кто хоть немного знаком с тем, как реформировалась психиатрия, не сможет не восхитить проделанный путь Блай. Вот она симулирует симптомы — не спит всего одну ночь, выглядит усталой и одновременно перевозбужденной, путано рассказывает врачам свою историю и очень легко попадает в больницу. И это за 80 лет до знаменитого (и совершенно невозможного в современном мире) эксперимента американского психолога Давида Розенхана: он усомнился в корректности психиатрической диагностики и в 1973 году отправил волонтеров-псевдопациентов, имитировавших галлюцинации, в несколько психиатрических больницах разных штатов. Всех их госпитализировали, все тут же признались в том, что они участники эксперимента, но никому не удалось сразу выйти на свободу.

Вот и Блай возмущается властью врачей и санитарок над пациентками, а также изоляцией, в которой находятся женщины, будто они преступницы. Это за 70 лет до того, как Мишель Фуко, исследовав историю психиатрии в своем трактате «История безумия в классическую эпоху», назовет такой порядок вещей «психиатрической властью» и присоединится к антипсихиатрическому движению, кардинально поменявшему устройство лечебниц во многих странах.

Вот она жалеет женщин, просит за них, бунтует в меру сил и возможностей — это еще за несколько десятков лет до выхода романа Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки» и одноименного фильма с Джеком Николсоном в главной роли. Кизи делает по сути то же, что и Нелли Блай: показывает пациента сначала человеком и лишь потом — человеком с диагнозом.

Расследования«Десять дней в сумасшедшем доме» Нелли Блай вполне бы хватило, чтобы войти в историю, в учебники по журналистике и в списки женщин, благодаря которым борьба за равные права — реальность, а не страшный сон обозревателя The Pittsburg Dispatch. Но это не был единственный успех в ее журналистской карьере.

В 1898 году она объявляет, что хочет бросить вызов герою Жюля Верна и совершить кругосветное путешествие быстрее, чем за 80 дней. Блай отправляется в путь, пишет репортажи и возвращается (на восемь дней быстрее!) в своем знаменитом образе — клетчатое пальто, кожаный дамский саквояж — абсолютной звездой. 5 мая 2015 года Google посвящает ей дудл — маленькую анимированную картинку, которая каждый день меняется на главной странице поисковика и обычно посвящена какому-нибудь значимому историческому событию или персонажу. На дудле Нелли изображена как раз в этом клетчатом пальто и с саквояжем. Читатели с нетерпением ждут ее текстов, и каждый становится сенсацией — немногие из сегодняшних авторов могут похвастаться такой популярностью своих травелогов.

Надо сказать, что и на этом ее карьера не заканчивается. После смерти мужа — а Блай была замужем за миллионером-фабрикантом тридцатью годами ее старше — она, не сумев сохранить наследство, берется за другие невероятные по тем временам журналистские задачи. Становится военным репортером, пишет материалы с фронтов Первой мировой войны, присоединяется к суфражистским маршам, становится гонзо-клиенткой брачного агентства. Где бы ни оказалась, она везде задает один и тот же вопрос: «Как же так?»

Именно этот вопрос и задают журналисты, которые сегодня становятся победителями Пулитцеровской премии. Именно его задавали Розенхан и Фуко. Он кажется таким простым и очевидным, но требует большой смелости.

Вот Блай, например, пишет из лечебницы Блэкуэлл: «Я лежала без сна, представляя себе, какая случилась бы трагедия, если бы в лечебнице вспыхнул пожар. Все двери были заперты, каждая по отдельности, а окна забраны решетками, так что спасение было бы невозможно. Только в одном здании, как говорил мне, кажется, доктор Ингрэм, содержалось около трехсот женщин». На этом конкретном фрагменте книги любому современному журналисту (особенно российскому) станет и вовсе не по себе от прозорливости Блай. Про пожары в психиатрических лечебницах и психоневрологических интернатах российская пресса пишет с удручающей регулярностью. В таких пожарах обычно гибнет не один десяток людей, а затем все объясняется какой-нибудь технической причиной вроде неисправной проводки. Но активисты, правозащитники и волонтеры давно знают, что к гибели людей приводит сама закрытость системы: решетки на окнах и дверях, отсутствие общественного контроля. Все то, что 150 лет назад подметила Блай.

Она, по сути, говорит: «Как же так? Как могло получиться, что больница, чья концепция в том, чтобы заботиться о жизни своих пациенток, напрочь не видит ценности в этой жизни?»

Такой очевидный вопрос приходит в голову очень немногим, а задать его вслух — начальству, обществу, врачам — решаются только самые отважные. Но именно эти вопросы приводят к переменам и реформам. Выход «Десяти дней в сумасшедшем доме» стал сенсацией, привел к улучшению финансирования и условий в больницах. Сам факт публикации этого и других репортажей расследовательницей привел к появлению в культуре образа женщины, занимающейся журналистикой, зарабатывающей ей на жизнь.

Остается только добавить, что этот образ Нелли начала создавать за 44 года до выхода эссе Вирджинии Вульф «Своя комната». Его центральная мысль в том, что кроме обычных сложностей, с которыми сталкиваются все писатели, писательницы вынуждены преодолевать еще и огромную силу, отторгающую, выталкивающую женщину из культурного и общественного поля. Женщине попросту негде писать, у женщин нет кабинетов, своих комнат, женщина должна вырвать свое место, свое право, свой голос у общества и мужчин, прежде чем сможет им воспользоваться.

«Что же уготовано для девушек? Для обычных девушек, у которых нет талантов, которые не красотки, не богачки», — пишет Блай в 1885 году. До доступности избирательного права для женщин в Америке остается 45 лет.

Вера Шенгелия, журналистка, директор по развитию фонда «Жизненный путь»

Десять дней в сумасшедшем доме

New York World, 1887

Введение

С тех пор как мой отчет о пребывании в лечебнице для душевнобольных на острове Блэкуэлл [1] был опубликован в The World, я получила сотни писем. Издание, в котором была помещена моя история, с тех пор давно разошлось, и я сдалась на уговоры опубликовать ее книжкой, чтобы удовлетворить запрос сотен читателей, по-прежнему спрашивающих экземпляры.

С великой радостью могу сообщить, что в результате моего посещения лечебницы и последовавших за ним разоблачений власти Нью-Йорка стали ежегодно выделять на заботу о душевнобольных на $1 000 000 больше, чем когда-либо прежде. Таким образом, мне остается по крайней мере то утешение, что благодаря моей работе несчастные горемыки получат лучший уход.

Глава I. Деликатное поручение

22 сентября [1887 года] редактор The World спросил меня, смогу ли я устроить свое заключение в одну из лечебниц для душевнобольных в Нью-Йорке, чтобы откровенно и без прикрас поведать о том, как обращаются там с пациентами, как эти места управляются и тому подобное. Полагаю ли я, что мне хватит мужества вынести суровые испытания, которых потребует подобное поручение? Сумею ли я симулировать душевную болезнь в такой мере, чтобы ввести в заблуждение докторов и провести неделю среди душевнобольных — и чтобы при этом руководство лечебницы не обнаружило, что я всего лишь «гаврик с блокнотом»? Я ответила, что мне это по силам. Веря в свои актерские способности, я решила, что смогу изображать безумие достаточно долго, чтобы исполнить любую вверенную мне миссию. Смогу ли я провести неделю в палате для душевнобольных на острове Блэкуэлл? Я сказала, что смогу и сделаю это. И я это сделала.

Моей задачей было просто работать обычным манером, как только я почувствую, что готова к этому. Мне предстояло вести добросовестную хронику всего пережитого, а оказавшись в стенах лечебницы — выяснить и описать ее внутренние порядки, всегда так надежно скрытые от взгляда широкой публики санитарками в белых чепцах, засовами и решетками.

— Мы не просим вас принести оттуда сенсационные разоблачения. Описывайте все так, как видите, — и хорошее, и дурное; воздавайте хвалу или возводите обвинения — как вам угодно, но неизменно придерживайтесь истины, — сказал редактор. — Меня, однако, смущает ваша неизменная улыбка.

— Больше я не буду улыбаться, — ответила я и отправилась восвояси, чтобы приступить к исполнению своей деликатной и, как я вскоре обнаружила, трудной миссии.

Особенных надежд, что мне удастся проникнуть в лечебницу, я не питала, но даже в случае успеха я совершенно не рассчитывала вынести оттуда что-либо, кроме безыскусного рассказа о жизни в ее стенах. Я даже не рассматривала возможности того, что подобное учреждение может дурно управляться, а в его стенах творятся такие жестокости. Мне всегда хотелось подробнее ознакомиться с жизнью в лечебнице, чтобы убедиться, что самые беззащитные Божьи создания, душевнобольные, получают там надлежащий милосердный уход. Я слышала множество историй о злоупотреблениях в подобных учреждениях, но считала их небылицами или большими преувеличениями, и все же меня не оставляло подспудное желание знать наверняка.

Я содрогалась при мысли о безраздельной власти надзирателей над душевнобольными, о том, что любые слезные мольбы об освобождении могут оказаться тщетными, если такова будет воля надзирателей. Я с готовностью взялась расследовать, что происходит в стенах лечебницы для душевнобольных на острове Блэкуэлл.

— Но как вы меня вызволите, — спросила я редактора, — после того как я окажусь там?

— Этого я не знаю, — ответил он. — Но мы вас вызволим, даже если придется рассказать, кто вы и с какой целью прикинулись сумасшедшей, — только попадите внутрь.

Я не слишком верила в свою способность обмануть экспертов по душевным болезням, а мой редактор, полагаю, и того меньше.

Вся предварительная подготовка и планирование моего непростого предприятия были оставлены на мое усмотрение. Мы договорились только об одном, а именно что я буду действовать под именем Нелли Браун: таким образом, инициалы будут совпадать с моими собственными, вышитыми на моем белье, и не составит труда проследить мои перемещения и вызволить меня из любых затруднений или опасностей, которые могут меня поджидать. Способы попасть в палату психиатрической лечебницы существовали, но мне они не были известны. У меня было два пути. Я могла симулировать сумасшествие в доме друзей, после чего меня препоручили бы заботам двух компетентных врачей, или же я могла достичь своей цели через постановление полицейского суда.

Поразмыслив, я сочла, что в интересах моего дела разумнее не навязываться друзьям и не обращаться к помощи благожелательных врачей. Помимо прочего, чтобы отправить меня на остров Блэкуэлл, моим друзьям пришлось бы выдать себя за бедняков, а мое знакомство с неимущими (не считая меня самой), к несчастью для моей цели, было исключительно поверхностным. Поэтому я остановилась на плане, который и привел к успешному выполнению моей миссии. Мне удалось добиться, чтобы меня поместили в лечебницу для душевнобольных на острове Блэкуэлл, где я провела десять дней и десять ночей и пережила опыт, которого никогда не забуду. Я решилась сыграть роль бедной, горемычной сумасшедшей девушки и сочла, что мой долг — не уклоняться ни от каких неприятных последствий этого выбора. На указанный отрезок времени я стала пациенткой городского заведения для душевнобольных, многое пережила, увидела и узнала способы лечения, применявшиеся к этой беззащитной группе населения, а когда я увидела и услышала достаточно — меня своевременно вызволили. Я покинула лечебницу с радостью и сожалением — радостью, потому что я снова могу дышать свободно, и сожалением, потому что я не смогла взять с собой некоторых из числа несчастных женщин, которые жили и страдали бок о бок со мной и которые, по моему убеждению, были ничуть не более сумасшедшими, чем была и остаюсь я сама.

Тут я должна заметить: с того момента, когда я оказалась на острове в лечебнице для душевнобольных, я не предпринимала никаких попыток придерживаться своей напускной роли. Я разговаривала и вела себя точно так же, как и в обычной жизни. И как ни странно, чем более здравыми были мои слова и поступки, тем более сумасшедшей меня считали все, за исключением одного врача, чью доброту и ласковое обращение я не скоро забуду.

Глава II. Подготовка к тяжелому испытанию

Но вернемся к моей работе и моей миссии. Получив указания, я вернулась к себе в пансион и с наступлением вечера принялась репетировать роль, в которой мне предстояло дебютировать наутро. Что за трудная задача, думала я, предстать перед целой толпой людей и убедить их, что я безумна. За всю свою жизнь я никогда прежде не встречала сумасшедших и не имела ни малейшего представления о том, как они себя ведут. А меня ожидало обследование у нескольких высокоученых врачей, которые специализируются на душевных болезнях и сталкиваются с сумасшедшими ежедневно! Как я могла надеяться убедить этих докторов, что я умалишенная? Я боялась, что их невозможно ввести в заблуждение. Моя задача показалась мне безнадежной; однако ее нужно было выполнить. Я бросилась к зеркалу и принялась изучать свое лицо. Я припомнила все, что читала о поведении сумасшедших: прежде всего, они имеют обыкновение таращиться. Поэтому я раскрыла глаза как можно шире и не мигая уставилась на свое отражение. Могу заверить, что это зрелище не внушало спокойствия даже мне самой, особенно глухой ночной порой. Я попыталась ярче разжечь газовый рожок в надежде, что свет прибавит мне храбрости. Преуспела я лишь отчасти, но утешилась мыслью, что через несколько ночей меня здесь не будет — я буду заперта в палате с толпой умалишенных.

Погода стояла относительно теплая, однако при мысли о том, что меня ждет, по спине у меня пробежал озноб, а пробивший меня совершенно издевательским образом холодный пот медленно, но верно уничтожал все усилия по завивке волос. Репетируя перед зеркалом и рисуя в воображении свою будущую жизнь умалишенной, я время от времени читала отрывки противоестественных и неправдоподобных историй о привидениях, так что ко времени, когда утренняя заря рассеяла ночной мрак, я чувствовала, что привела себя в подходящий настрой для моей миссии и, однако, достаточно голодна, чтобы с нетерпением ожидать завтрака. Я медленно и печально приняла утреннюю ванну и молчаливо попрощалась с драгоценнейшими из достижений современной цивилизации. Я с нежностью отложила в сторону зубную щетку, а намыливаясь в последний раз, пробормотала: «Может статься, мы расстаемся на много дней или даже дольше». Потом я облачилась в старую одежду, отобранную мной для такого случая. Все виделось мне в довольно черном свете. Ну что ж — пора бросить последний нежный взгляд, размышляла я, ведь кто знает — не повредят ли в самом деле непоправимо мой разум усилие, необходимое, чтобы притворяться сумасшедшей, и время, проведенное взаперти с толпой умалишенных. Однако мысль уклониться от задания не посетила меня ни разу. Я спокойно (по крайней мере внешне) пустилась в свое безумное предприятие.

Поначалу я думала, что лучше всего отправиться в какой-нибудь пансион и, сняв комнату, доверительно сказать хозяйке или хозяину (кто бы это ни оказался), что я ищу работу, а несколько дней спустя выказать явные признаки душевной болезни. По некотором размышлении я испугалась, что на воплощение этой идеи понадобится слишком много времени. Мне вдруг пришло в голову, что гораздо проще было бы отправиться в приют для женщин рабочего класса. Я знала, что стоит мне убедить полный дом женщин в своем сумасшествии — они не успокоятся, пока я не окажусь под замком подальше от них.

В адресной книге я выбрала временный приют для женщин по адресу Вторая авеню, 84. Идя по улице, я приняла решение, что с момента, когда я переступлю порог приюта, я сделаю все от меня зависящее, чтоб ускорить свой путь на остров Блэкуэлл — в лечебницу для душевнобольных.

Глава III. В приюте

Мне предстояло ступить на поприще душевнобольной девушки Нелли Браун. Дорогой я старалась напустить на себя вид, свойственный девицам с живописных полотен, которые обычно называются «Грезы». Мечтательный взор часто выглядит признаком безумия. Я миновала маленький мощеный двор перед входом в приют, дернула дверной звонок, грянувший, словно церковный колокол, и стала нервно ждать ответа: по моему замыслу, эта дверь в скором времени должна была извергнуть меня вон на милость полиции. Дверь не замедлила распахнуться, и я увидела малорослую белобрысую девушку лет тринадцати.

— Здесь ли экономка? — спросила я еле слышно.

— Да, здесь; она занята. Ступайте в приемную, — ответила девушка громко, без малейшего выражения на странно взрослом лице.

Я последовала этим не слишком ласковым и не слишком вежливым указаниям и оказалась в темной неуютной приемной, где стала ждать появления хозяйки. Я просидела там по меньшей мере двадцать минут, когда вошла щуплая женщина в простом темном платье; она остановилась передо мной и вопросительно рявкнула:

— Ну?

— Вы экономка? — спросила я.

— Нет, — отвечала она. — Экономка больна; я ее помощница. Что вам угодно?

— Я хочу остановиться тут на несколько дней, если вы сможете меня принять.

— Ну, у меня нет одноместных комнат, у нас тут битком; но, если вы займете комнату с другой девушкой, это я смогу устроить.